Занятно, что эффектный эпизод с пляской «Барыня» вообще не был постановочным. Оператор снял пляску реальных солдат — участников массовых сцен — в перерыве между съёмками. Это была чистая импровизация. Пляска была так удачна, так заразительна, что было единогласно решено включить её в фильм…
Словом, и Гончарову, и Ханжонкову, и обоим операторам (Луи Форестье и его помощнику Александру Рылло), и актёрам, и жителям тогдашнего Севастополя пришлось-таки потрудиться в поте лица, дабы осуществить съёмки этого колосса. Впоследствии Ханжонков лично признал первостатейность именно Гончарова во всём этом деянии. Он подтвердил письменно (правда, несколько косноязычно), что Гончаров «полностью оправдал свои обещания, при уговорах меня на эту постановку, принести пользу не только нашей фирме, но и всей русской кинематографии».
Не упущу случая кратко пересказать два красочных момента этой севастопольской эпопеи, связанных со скандальным характером Василия Михайловича. Собственно, это были его эффектные рассказы, но он, нимало не стесняясь (и даже гордясь), поведал их близким. Ханжонков записал их, а мне они достались в письменном пересказе Веры Дмитриевны (напомню — его второй жены).
Дело было так: Гончаров три дня — ни на плацу, ни в канцелярии, ни дома — не мог поймать молодого ротмистра, командира конного дивизиона (он был обязан отдать приказ, чтобы его кавалерийская часть поступила в распоряжение режиссёра). На третий день Гончаров, разозлившись, решил спрятаться вечером во дворе неуловимого офицера. Залёг в винограднике — и уснул. А ночью вдруг проснулся от громких голосов. Говорили — вернее, орали — двое. Денщик докладывал ротмистру о каком-то сумасшедшем барине, который то и дело приходит и требует сказать, когда появится «их благородие». Слегка покачиваясь, офицер громко перебивал денщика: «А ты бы, дурак, этого барина да по шее… да послал бы его на х…!» И т. д.
Тут наш режиссёр не выдержал. Ломая сучья, он вынырнул из виноградника и, приблизившись к самому носу подвыпившего офицера, истерически возопил: «Это кого же, позвольте узнать, на х…?! Меня, которого благословил сам император?! Меня, который вхож без доклада к военному министру?! Меня, которого адмирал Бострем ежедневно приглашает к столу?!» и т. д. Ротмистр моментально протрезвел, перетрусил, суетливо стал просить прощения и тут же дал должное предписание… Про этот случай режиссёр победно рассказывал дважды (а возможно, и более того).
