Мороз усиливался. Пощипывало щеки и лоб. Я взглянул на светящийся циферблат часов. Пора возвращаться. Мы описали дугу и повернули назад. Снова я шел впереди. Лыжи мягко опускались в снег, идти было легко. Внезапно слева, совсем близко затрещали кусты. Я сорвал с плеча ружье, напряженно прислушался. Тихо. Я шагнул к кустам. В снегу резко щелкнуло, и я повалился навзничь. Железные челюсти капкана стиснули ногу выше щиколотки. Вздрогнув от неожиданности и боли, я уперся руками в снег и снова упал, в этот раз уже лицом, угодив правой рукой в другой капкан.
— Смирный, кончай пахать носом. Вставай!
Пшеничный шел позади и не слышал щелканья захлопывающихся ловушек. Несколько секунд я лежал неподвижно, пережидая боль. Капканы вплотную прижали меня к земле, ружье отлетело в сторону.
— Что с тобой? Ты подвернул ногу?
Пшеничный кинулся ко мне, быстро ощупал руку, ногу, закряхтел от натуги, пытаясь разжать капканы. Тщетно. Челюсти ловушек сомкнулись крепко.
— Охотник в капкане! Любопытное положеньице. Потерпи, Смирный, сейчас я тебя извлеку.
Минут пять Пшеничный бился над капканами, ругаясь вполголоса, отчаянно дергал цепи. Все без толку…
— Ключ надо! Отвертку или как там ее. Не могу расцепить.
— Отвяжи капканы от деревьев.
— На цепях замки…
Скверная история. Помочь мог только Афанасий. Мы взглянули друг на друга. Пшеничный казался виноватым.
— Слушай, беги побыстрее домой, приведи Афанасия. Без него мы капканы не откроем. Беги, я побуду один.
— Как? Оставить тебя одного? В лесу? Но ведь сейчас ночь!
— А что делать? Ведь отвертки-то нет. Отсюда до заимки не так уж далеко, километров пять. За час добежишь. Иди, а то я замерзну.
— Знаешь что, Смирный, я сейчас костер разведу. Где спички? Сейчас… разведу…
— Не нужно никакого костра! Покуда будешь с ним возиться, пройдет время. Нога сильно зажата, прямо одеревенела вся. Ведь обморожусь!
Что он, в самом деле, деликатничает! Ведь действительно замерзну. Я принялся снова убеждать Пшеничного, но он упрямо молчал, что-то обдумывая. Наконец я не выдержал:
— Пойдешь ты или нет?
— Не кричи. Тебе легко рассуждать: «Пойдешь». А когда я приду, что мне ребята скажут! Иван Федорович целую канитель разведет: «Товарища в лесу одного оставил! В беде не помог». Знаешь, он какой, наш Иван Федорович! Под любой поступок моральный кодекс подведет! Нет, не пойду. Буду тебя обогревать, авось придут на выручку.
— Да пойми ты, что я без ноги останусь. И так уж почти ее не чувствую. Да ведь и больно же.
