контент, которому тем не менее нельзя было ничего предъявить прямо, в частности, наполнял множество научно-популярных технических советских журналов, ориентированных на многочисленную аудиторию научно-технической интеллигенции и стремившейся встать в ее ряды молодежи, – потому что он был «интересен». Как отмечает И. Кукулин, в эти журналы «стали интенсивно проникать идеи западного нью-эйдж, явно или неявно табуированные на других институциональных участках». Специфическая смесь фантастики и нью-эйдж смогла «сделать привлекательным и привычным для советских ИТР образ „расслоившегося“ мира, где дальнее окружение человека регулируется иррациональными нормами, ближнее окружение при необходимости можно переделать с помощью остроумно скомбинированных технологий, а о социальных и политических проблемах, находящихся посередине между „дальним“ (космосом, природой) и „ближним“ (домом), речь почти не идет»
147. Опасность такого мировоззренческого сдвига не осознавалась. Тем более что он и не касался массового восприятия современности и общества, а «всего лишь» обходил всякую связанную с ним проблематику, позволяя своим носителям комфортно устраиваться в своем ближнем окружении.
В любом случае от подобного двусмысленного или потенциально опасного содержания было невозможно избавиться даже при изучении литературных произведений в рамках школьной программы. Присутствующие в них латентно личностные образцы, практики и связанная с ними культурная подоплека «спали» до поры до времени. Но в еще большей степени сказанное выше относилось к популярной литературе, кино, бардовской песне и пр. Те, кто в 1960-х годах, подобно Окуджаве, пели о комиссарах в пыльных шлемах, в 1970-х и 1980-х запели о пиратах. Широкое распространение получили личностные образцы и стратегии поведения, характерные для разного рода авантюристов, искателей приключений, романтических героев, которые в еще меньшей степени могли быть подчинены нуждам верхнего этажа советской морально-идеологической пирамиды, но и не вступали с его требованиями в прямое противостояние.
«Уже в 1950-е годы, – указывает в связи с этим Д. Козлов, – пресса и педагогическая литература отмечали „нездоровые увлечения [школьников] низкопробной кинопродукцией („Тарзан“, „Королевские пираты“, „Индийская гробница“) или не подходящими по возрасту фильмами („Бродяга“, „Фанфан-тюльпан“)“, вызывавшие „волну нездорового подражательства“. В 1960–1970-е годы героев Жерара Филиппа и Раджа Капура сменили персонажи Алена Делона, а образцом для дворовых игр вместо Тарзана стал Фантомас»
