.
В любом случае буржуазные образцы морального поведения оказываются многосоставными комбинациями добродетелей, подавляющее большинство которых имеют ровно такое же отношение к идеально-типическому «буржуазному», как к «социалистическому»72. В свое время считали необходимым заявлять, что, к примеру, в основе волковского советского «Волшебника изумрудного города», в отличие от баумовского капиталистического, лежала принципиальная советская «убежденность в том, что дружба, честность и справедливость одолевают все невзгоды»73. Однако советские дружба, честность и справедливость вряд ли принципиально отличались от несоветских74. И если что-то заставляло приверженца буржуазного строя считать свою построенную на таких же добродетелях мораль именно буржуазной, то это скорее присущая ему, так сказать, буржуазная сознательность в облике той или иной идеологии, чем реальное содержание его добродетелей. При этом надо отметить, что буржуазными добродетелями можно обладать в полной мере, не являясь приверженцем буржуазной идеологии; можно, как Энгельс и множество деятелей рангом пониже, быть социалистом, коммунистом, анархистом – и в то же время примерным буржуа.
Учитывая все сказанное выше, мы приходим к закономерному выводу, что и «социалистическое», взятое как общий принцип построения морали нового общества, не могло не стать чем-то таким же идеально-типическим, как «буржуазное», – и даже в еще большей степени ввиду его практической нереализованности. И в еще большей степени, чем буржуазное, социалистическое должно было зависеть от сознательности – в виде определенной идеологии, которая придавала бы уже имеющимся добродетелям соответствующие направление и смысл.
Поэтому реальные социалистические культура и мораль имеют ряд общих черт с буржуазными не столько из-за «родимых пятен» прежнего строя, сколько ввиду того, что их создатели располагают тем же строительным материалом, из которого состоит буржуазная мораль. Которая, как мы показали выше, и сама является неоднородной, интегрируя в себя элементы иных классовых и религиозных моралей, воспринятые к тому же часто с точки зрения их «общечеловеческого» содержания. В стране, во-первых, отсталой даже с точки зрения буржуазной цивилизованности и, во-вторых, строящей социализм (который должен шагнуть за пределы этой цивилизованности, предварительно переняв от нее «все лучшее»), стояла задача найти жизнеспособную комбинацию добродетелей, в которой роль собственно социалистических элементов ожидаемо сводилась к роли «надсмотрщика» унаследованных от прежних времен добродетелей. Последние, как и в буржуазных моральных комбинациях, воспринимались с точки зрения их общечеловеческого, универсального едва ли не для всех времен и народов
