— Займемся любовью?
— Нет, даже этого не хочу, — покачав головой, сказала она. — Просто поговори со мною.
Маджид набил трубку гашишем и раскурил.
— Похоже, выговориться надо именно тебе. Расскажи о своем сне.
Вэл проследила за дымом, вившимся над его головой.
— Я сижу в машине своей матери. Снаружи лица, люди пытаются пробраться внутрь.
— На первый взгляд, ничего страшного.
— Мне тогда было восемь.
— То есть в восемь у тебя начались кошмары?
— Нет. В это время моя мать — Летти — стала брать меня на ночные прогулки по городу. Этакое своеобразное образование в вопросах секса.
— А в чем заключалась суть? — нахмурился Маджид.
— Не уверена.
Ему на грудь упало немного пепла.
— Полагаю, в том, чтобы показать мне греховность секса, — смахнув его, ответила Вэл.
— Почему-то мне кажется, она в этом не преуспела.
— Вышло в точности наоборот. — Впервые за все время после пробуждения Вэл улыбнулась.
— Что ж, расскажи тогда о твоем раннем знакомстве с прелестями разврата.
— Хорошо, но не все. Худшее останется при мне навсегда.
Она положила руку на член Маджида и начала вспоминать детство, прошедшее в отреставрированном особняке с двенадцатью комнатами, который стоял на двухакровом участке земли неподалеку от окраины Тарранта, штат Нью-Йорк. Ее отец, воротила с Уолл-стрит, каждый день ездил на работу в Манхэттен, тратя по полтора часа на дорогу. Дом-картинку он купил как инвестицию и убежище от суматошной городской жизни, этакую безопасную гавань, где жена и дочь будут дожидаться его возвращения из финансовых баталий.
К сожалению, его последняя битва состоялась не в зале биржи, а в убогой многоэтажке, куда он отправился нюхнуть кокса с одной латиноамериканской проституткой. Проститутка обчистила его карманы, а сутенер несколько раз врезал ему по голове монтировкой. В докладе коронера говорилось, что отец умирал целый день.
Вэл тогда было пять. Ее мать Летти, узнав обстоятельства трагедии, выразила сожаление, что муж страдал недостаточно долго.
Но, как бы глупо Энтони Петрильо ни выбирал спутниц, инвестировать и приумножать он умел. После него семье перешла значительная сумма, большую часть которой Вэл унаследовала в свое время. Однако, помимо денег, он почти ничего не оставил. Никаких значимых воспоминаний, не считая горьких для его вдовы, а для Вэл — лишь смутный образ человека, который уходил из дома на рассвете и возвращался затемно, напряженным и издерганным, словно так долго недосыпал, что изнеможение стало казаться нормой, а отдых — злостным отклонением от нее.
