Пытаясь скрыть изъяны, Брин завел привычку обмазываться грязью. На лице он смешивал ее с кровью, чтобы придать «румянец», на обгоревшем черепе — с пеплом, немногочисленные же уцелевшие волосы укладывал в петушиный гребень. Ободранный пенис Брин облепил еще более толстым слоем грязи, сделав равно нечувствительным к боли и удовольствию. Эрекция под твердой, как тыквенная кожура, коркой была почти невозможной.
Прихорошившись, он присел на корточках перед клеткой и стал смотреть, как женщину пытают роем жуков, заманенных во влагалище. Вновь нахлынула тоска по Вэл и временам, когда он мог залюбить ее до смерти, любить ножами, членом и зубами и знать, что она любит в ответ.
Из грез его вывел насмешливо ласковый шепот за спиной. Узнав голос Филакиса, Брин вскочил на ноги с услужливостью верного пса.
Филакис пригнулся, чтобы пройти через низкий дверной проем в коридор, где Брин мешал палачам непрошеными советами. Рыжевато-коричневый балахон Турка, сшитый из грубого, похожего на высушенную кожу материала, шелестел при каждом движении. Лицо выглядело отстраненным и мрачным, как у священника, пришедшего сказать несколько слов у ложа покойника.
Брин задрожал, с рук и плеч крошками посыпалась тщательно нанесенная грязь. Он потупился, не желая смотреть в лицо задумчивому Турку, и стал ждать следующих указаний.
Надеялся, что ему поручат убить женщину. Или, еще лучше, ребенка.
Увязнув в паутине собственных психопатических грез, Брин слушал вполуха, пока расписанные хной руки Турка не начертили заклинание в воздухе.
Вспыхнул огонь, и Брин закричал от одного лишь его вида. Обожженное тело содрогалось в страхе, вспомнив былой ужас.
Филакис опять взмахнул руками, и пламя, вытянувшись в длину, будто расплавленное ожерелье, слезинками закапало с его пальцев. К Брину жадно потянулись тонкие огненные щупальца.
— Знаешь, — непринужденно начал Филакис, — однажды кто-то сказал, что ребенок, если дать ему достаточно силы, уничтожит мир.
Брину было не до ответа, и Филакис продолжал:
— Ты, друг мой, еще опаснее. У тебя есть определенная сила, но не хватает мозгов и самоконтроля, чтобы обернуть ее себе на пользу. Своенравие туманит тебе разум. Более того, с каждой каплей пролитой крови твой IQ падает. Понимаешь, о чем я, Артур? Догадываешься, почему я тобой недоволен? Обманывать меня недопустимо, понимаешь?
Вообще-то, Филакис с таким же успехом мог обратиться к Брину на хинди, все равно тот ничего не понял. Пламя заворожило его, парализовав ужасом.
