— Что за психиатр?
— Мужик ее, — пожал плечами подполковник. — На него тоже ничего, недавно перешел в частную медицину. И на дочь, переводчицу, тоже ничего. И на мужика дочери, эмчээсника — тоже.
— Плохо работаешь, Петя, — скривилась Инфанта. — Объект уже больше половины жизни прожил, в вашем ведомстве работал, семью имеет и что, совсем ничего?!
— Да вот те крест, богиня! — Петя неловко и поспешно перекрестил себя, с трудом сложив толстые пальцы. — Не, если надо, мы этой грымзе жизнь подпортим! По наркоте, например… Дочка же с иностранцами якшается… Или кого-то из отсидевших по ее делам разыщем, — торопливо зашептал он.
— Фуфла не надо! — отрезала Инфанта, вставая. — За кофе заплати. А за психиатром этим пусть твои пиздодельные пинкертоны последят с недельку. И еще мне понадобится кое-какая личная инфа о семье Никитина. Сообщу позже.
Выйдя из кафе, она накинула на голову белоснежный кашемировый шарф — моросило.
Информация, поступившая от Пети, окончательно испортила настроение. До этой встречи она была уверена — ему удастся что-то нарыть на «объект», если не по сфабрикованным когда-то уголовным делам, то хотя бы по семье… по налогам…
Кидать подставу она не хотела.
Все должно быть по справедливости.
Придется, как привыкла, и дальше действовать самой.
* * *
Восстановить равновесие ей помогала живопись.
Купив входной билет, Инфанта прошла в здание музея.
От скверной погоды, отсутствия солнца, моросившего, но пробиравшего до костей дождя, в теплом, ярко освещенном помещении слегка закружилась голова.
Судя по полученной информации, Петя не врал — он, похоже, прочесал все, что мог. А в последние дни, после ее просьбы, озвученной в грузинском ресторане, когда был сбор ордена, он вообще приставил к «объекту» наружное наблюдение.
Впрочем, удивляться было нечему.
Насколько она знала, «объект» жил скромно и имел принципы.
Ей нравилось это слово — объект.
Оно обезличивало человека и примиряло давно задуманное с шевелившимися в ней сомнениями.
Поднявшись по лестнице, Инфанта окинула взглядом впечатляющий своей выдержанной роскошью зал.
Народу в будничный дневной час было немного: в основном студенты или неторопливые, интеллигентного вида пенсионеры.
Ей нужно было уцепиться взглядом за что-то такое, что могло дать не поверхностное впечатление, но полное погружение.
Инфанта была уверена: все значимые, вошедшие в историю творцы, будь то писатели, композиторы или художники, имели психические отклонения. Стоило ли говорить о тех безродных, затертых, но так и не исчезнувших гениях, непризнанных при жизни, о тех, кто не признан до сих пор и не будет признан никогда?
