– Пожалуйста. Разве я вам делал какие-нибудь препятствия в этом отношении?
– Но мы обращаемся к вам как к представителю правительства. Теперь мы с Александрой Федоровной советовались и решили обратиться прямо. Но нам кажется, что вы могли бы и своей властью разрешить…
О, как мало знал Николай о том, что творилось кругом, несмотря на то, что я передавал им все газеты, из которых было видно, что Временное правительство уже пало и рассеялось, что его заменили Советы. Только у нас в Тобольской губернии Совет еще не имел полной власти, у нас еще сохранялась власть губернского комиссара, городского самоуправления и были произведены выборы в земство. Но натиск со стороны Советов, особенно Омского областного, производился с особою настойчивостью. Дважды делалось приказание чрез военного комиссара Омского Совета перевести бывшего царя с семьей в каторжную тюрьму и арестовать губернского комиссара. Необходимости прибегать к такой мере я абсолютно не видел.
Однажды в праздник вечером является председатель местного Совета Писаревский к караульному дежурному офицеру и требует пропустить его к царю.
– По уставу караульной службы я сделать этого не могу, – отвечает офицер.
– Я председатель Тобольского Совета. До меня дошел слух, что Николай вчера бежал… Я хочу проверить…
– Этот слух ложен. Вы знаете, что сегодня он был в церкви…
– Я должен в этом убедиться: вы должны меня пропустить, – настаивает Писаревский.
Офицер отказывается:
– Идите к комиссару, а я вас не пущу, кто бы вы ни были.
Писаревский ищет меня и, найдя у полковника Кобылинского, повторяет свое заявление весьма взволнованно.
– Не всякому слуху верьте, говорится в пословице, – отвечаю я ему. – Ваша проверка излишня. Не могу исполнить вашего любопытства. А вот кстати и солдат здесь тот, что был сегодня утром в карауле, когда семья и бывший царь ходили в церковь.
Писаревский не знал, что ответить.
И вот в такой период Николаю II особенно захотелось прогуливаться за город. Меня крайне поражало непонимание положения дел со стороны свиты – князя Долгорукова, Боткина и др. Они не переставали просить о том же в то время, когда прогулки их самих по городу вызывали негодование наших солдат, они уже предупредили меня, что, если Долгоруков не перестанет «шататься по городу, его побьют»…
Мое положение становилось чрезвычайно сложным и тяжелым… Единственная надежда, которая еще жила во мне, – это Учредительное собрание, но и в нем я иногда сомневался, слишком оно запоздало. Все же я ждал созыва Учредительного собрания и приготовил уже свое ему заявление, чтобы оно освободило меня от моей обязанности.
