– Хочу тебе кое-что показать, – сказала она и повела меня по Бруклинскому мосту как раз перед закатом.
Мы провели там несколько дней. Ездили в Висконсин посмотреть на Джеллимена[3], а он, как выяснилось, мертв. Мы развернулись и поехали к океану, на остров у побережья Джорджии.
Мы плавали в воде, теплой, как суп. Я держала ее, и, в невесомости волн, она держала меня.
– Океан, – сказала она, – огромная лесба. Я уж чувствую.
– Но не из истории, – подхватила я.
– Нет, – согласилась она. – Только из времени и пространства.
Я подумала над ее словами. Ноги слегка, ножницами, разрезали воду. На губах появился вкус соли.
– Да, – сказала я.
Вдали в океане выкатились серые горбики. Мне представилось – акулы, наши превращенные в фарш тела.
– Дельфины, – выдохнула она, и стало так.
Мы окунулись с головой. Она была намного старше меня, но почти никогда об этом не напоминала. На людях она совала руку мне в пах, поднимаясь все выше, рассказала мне самое страшное о себе и просила, чтобы я тоже ей рассказала. Я чувствовала, как она опалила время моей жизни, сплавилась с ним, неизменная, как Помпеи.
Она толкала меня на кровать и садилась сверху, упираясь в меня, в мои бедра. И я позволяла ей быть там, хотела, чтобы она была там, чувствовать ее вес. Мы срывали с себя одежды, потому что они казались лишними между нами. Я смотрела на ее гладкую бледную кожу, розовый обморок – ее половые губы – целовала ее в рот так, что землетрясение сдвигало во мне тектонические плиты, и думала: слава богу, мы не можем сделать ребенка. Потому что она сжимала внутри меня что-то, что переносило меня из ее постели, от ее рта, от ее пизды, от ее углов, тихого голоса – прямиком в мою первую семейную фантазию, наш первый совместный сон наяву: кафе на Кирквуд, мы утираем маленькие мягкие крошки ньокки с дрожащего подбородка малышки, нашей малышки. Мы там шутили и называли ее Мара, обсуждали ее первые слова, забавные волосики, дурные привычки. Мара, девочка. Мара, наша девочка.
Снова в постели Злючки, в хорошей постели, она сует в меня руку, я поддаюсь, она движется, я раскрываюсь, и она кончает, ни разу не дотронувшись до себя, а я в ответ лишаюсь дара речи. Я думала: слава богу, мы не можем сделать ребенка. Мы можем трахаться безоглядно, бесконечно, кончать друг в друга без презервативов и таблеток, без страха и тщательного выбора подходящих дней, не прислоняясь к раковине в ванной, чтобы разглядеть эту дурацкую белую палочку теста. Слава богу, мы не можем сделать ребенка. И она говорила: «Кончай со мной, кончай в меня», слава богу, мы не можем сделать ребенка.
