Вот она, стоит на крыльце, соломенные волосы да опухшие суставы, на губе трещина, словно женщина эта – земля, никогда не знавшая дождя. На руках у нее младенец – бесполый, красный, никаких звуков не издает.
– Злючка! – говорю я.
Она целует младенца в ухо и вручает мне. Я поеживаюсь, когда она тянет руки, но все же беру. Младенцы – тяжелее, чем кажутся.
– Она твоя, – говорит Злючка.
Я смотрю на младенца, который глядит на меня широко раскрытыми глазами, мерцающими, как японские жуки. Ее пальчики ловят невидимые пряди волос, острые ноготки вонзаются в ее кожу. Чувство охватывает меня – чувство глубиной в одно пиво, чувство хватит-сучить-ногами-когда-ловушка-захлопнулась. Я снова смотрю на Злючку:
– То есть как это моя?
Злючка смотрит на меня так, словно я непроходимо тупа, или, может быть, издеваюсь над ней, или и то и другое.
– Я была беременна. Вот малышка. Она твоя.
Мозг спотыкается об эту фразу. Вот уже несколько месяцев голова моя как в тумане. Непрочитанная почта скапливается на кухонном столе, одежда свалена гигантской горой на моем прежде безупречном полу. Матка сжимается, недоумевая, протестуя.
– Слушай, – говорит Злючка, – это всё, что я могу сделать. Больше я ничего не могу. Ясно?
Я соглашаюсь, но как-то неправильно следовать за ней путем такой логики. Опасно.
– Ты можешь сделать столько, сколько можешь, – повторяю я на всякий случай.
– Именно, – подтверждает Злючка. – Если малышка плачет, она может быть голодна, или хочет пить, или сердится, или капризничает, или ей плохо, или спать хочется, или испугалась чего-то, или заревновала, или она что-то затеяла, но все пошло вкривь и вкось. Так что тебе придется разобраться с этим, когда оно случится.
Я смотрю на малышку, она пока не плачет. Она сонно моргает, и я ловлю себя на мысли: не так ли мигали и динозавры до того, как сгорели и обратились в прах. Малышка расслабляется – прибавив от этого в весе еще сверх того, что мне казалось возможным – и пристраивает голову между моих грудей. Она даже чуть приоткрывает губы, словно думает, что сможет пососать молока.
– Я не твоя мама, крошка, – говорю я. – Я не могу тебя кормить.
Я настолько ею загипнотизирована, что упускаю звук уходящих шагов, щелчок, с которым захлопывается в машине дверь. Но вот Злючка уехала, и впервые я не осталась одна после того.
Вернувшись в дом, я соображаю, что даже не знаю имени малышки. На полу небольшая сумка с одеждой, не помню, как она тут появилась. Я иду в кухню, опускаюсь в просевшее плетеное кресло. Мне представляется, что кресло может сломаться под моим весом (с малышкой на руках), я встаю и прислоняюсь к кухонной стойке.
