Мне этот праздник не нравится. Не хочется ни провожать сына в чужие дома, ни самой готовить шарики попкорна и ждать, пока явятся к моим дверям попрошайки, требуя откупиться сластями. Тем не менее я сижу в доме с целым подносом липких леденцов и то и дело открываю дверь крохотным королевам и призракам. Думаю о моем сыне. Когда гости уходят, отставляю поднос, роняю голову на руки.
Сын возвращается, смеясь, грызя конфетину, от которой рот его окрасился в цвет переспелой сливы. Я сержусь на мужа. Зачем он позволил ребенку поглощать добычу прежде, чем мы рассортировали ее дома? Неужели он не слышал все истории о булавках, засунутых в шоколад, о бритвенных лезвиях внутри яблок? Как это на него похоже – не понимать, чего следует страшиться в этом мире. Не могу совладать с гневом. Я заглядываю сыну в рот, но не обнаруживаю осколков острого металла в его нёбе. Он смеется, носится по дому, опьяненный, наэлектризованный возбуждением и сладостями. Обхватывает руками мои ноги, уже забыт плач перед уходом. Прощение – слаще любой конфеты, на каком бы пороге ее ни подали. Он забирается ко мне на колени, я пою ему, и малыш засыпает.
Наш сын растет – ему восемь лет, ему десять. Я рассказываю ему волшебные сказки, те древние, из которых боль, и смерть, и насильственный брак выметены, словно сухие листья. Русалки отращивают ноги, и по ощущениям это словно щекотка. Озорные поросята сбегают с пира, исправившиеся, но не съеденные. Злые ведьмы переселяются из замков в уютные коттеджи и живут-поживают, рисуя лесных тварей.
Подрастая, сын начинает задавать вопросы. Почему же поросенка не съели, ведь люди были голодны, а он плохо себя вел? Почему ведьму отпустили после всех ее злодейств? И, порезав ножницами ладонь, напрочь отвергает мысль, будто превращение плавников в ноги – это «не так уж больно».
– Это усасно, – говорит он, все еще плохо произнося шипящие, и я, бинтуя рану на его руке, соглашаюсь. Усасно.
С тех пор я рассказываю ему более правдивые истории: о детях, которые шли вдоль железной дороги, услышали зов поезда-призрака и последовали за ним в неведомые края; о черном псе, который возникает на пороге за три дня до смерти хозяйки дома; о трех лягушках, что окружат тебя на болоте и за деньги предскажут судьбу. Мой муж, наверное, запретил бы такие рассказы, но сын слушает их с глубоким вниманием и сохраняет в памяти.
В школе ставят спектакль «Мальчик с пряжкой», и мой мальчик играет заглавную роль, так что я присоединяюсь к команде матерей, шьющих маленьким актерам костюмы. Я – главная костюмерша в этой заполненной женщинами комнате, все мы сшиваем крошечные розовые лепестки в платья детей-цветов и кроим белые панталончики для пиратов. У одной матери бледно-желтая ленточка на пальце, то и дело запутывается в нитках. Она ругается и плачет. Однажды мне даже приходится отрезать портновскими ножницами мешающие нитки. Я, как могу, деликатничаю. Женщина качает головой, когда я помогаю ей избавиться от лепестка пиона.
