Есть еще серьезное напутствие, которым буквально заклинают в письмах детей, — о ценности творческого и полезного труда, потому что им, сидящим в лагере, очень важно противопоставить осмысленный труд тому каторжному и бессмысленному, на который они обречены. Ведь даже самая маленькая возможность какого-либо осмысленного труда в лагере — как лекарство, как наркотик, и потому в письмах много описаний такого рода занятий. Пытаются ли авторы писем рассказать детям о том, как и в каких условиях они живут? Сделать это было нелегко, но тем значительнее и ярче замечательно правдивые письма учителя Евгения Яблокова, в которых он описывает детали лагерного быта почти с оттенком робинзонады, повествующей о том, как можно все-таки выжить, довольствуясь столь малым.
Но при всем трагизме судеб героев книги — почти все это истории с «хорошим», как ни парадоксально это звучит, концом. Они — о дошедших, в прямом и переносном смысле, отцовских письмах. Доказательство тому — биографии детей, сохранность памяти о тех, кто их посылал.
В письмах, на основе которых составлена книга, матери отнюдь не главные персонажи, они как будто посредники в диалоге отцов с дочерьми и сыновьями. Но есть очень важная закономерность — в большинстве приведенных здесь историй они стараются всеми силами сохранить память о мужьях. И живут десятилетиями в безнадежном ожидании встречи, воспитывают детей, прибегая к заочному авторитету отца, при этом сами как бы уходят на задний план. Но в реальности, даже если судьба уберегла их от лагеря, сохранение семьи было переложено на их плечи. После ареста мужа предстояло еще пережить войну, эвакуацию, вырастить детей.
И в каком-то смысле эти письма, которые бережно хранились в семье, перечитывались вместе с детьми, и есть главное свидетельство того, о чем писал Василий Гроссман в конце своего романа «Жизнь и судьба», где тоже огромную роль играют письма. Он писал о значении человеческих связей в эпоху террора и войны: «В этой неясности, в этом тумане, горе и путанице и есть ответ, и ясность, и надежда… и хотя… в страшное время человек уж не кузнец своего счастья и мировой судьбе дано право миловать и казнить, возносить к славе и погружать в нужду, и обращать в лагерную пыль, но не дано мировой судьбе и року истории, и року государственного гнева… изменить тех, кто называется людьми, и ждет ли их слава за труд или одиночество, отчаяние и нужда, лагерь и казнь, они проживут людьми и умрут людьми… и в том их вечная горькая людская победа над всем величественным и нечеловеческим…»
