– И ты собирался преподнести его мне, как какую-нибудь коробку конфет?
Он не ответил.
«Пистолет, боже мой!» – мелькнула у нее в голове мысль. Но София решила обдумать все это потом.
Лоренцо слегка отстранился, заглянул ей в глаза:
– Глаза у тебя черные, как ночь, а голос как сладкая музыка.
Она засмеялась:
– Ты меняешь тему… Впрочем, ты всегда это мне говоришь.
– А еще я всегда говорю, что готов всю жизнь глядеть в бездонную глубину твоих глаз и слушать твой голос.
Он вынул из ее прически гребень, и ее волосы густой волной упали до самого пояса.
– Кстати, к нам могли бы приехать твои родители. Я бы не возражал. Обстановка в Риме становится все хуже.
– Ты же знаешь, они не поедут.
Конечно, она была права. Всего они ей не рассказывали, но София поняла: они там в чем-то таком участвуют. А «участвовать в чем-то таком» в Риме с каждым днем становилось все опаснее.
– Карла все еще здесь? – прошептал он ей на ухо и нежно прикусил мочку.
По телу ее прошла знакомая дрожь. По крайней мере, это между ними осталось.
– Пошла к дочке, укладывать маленького Альберто. Ушла надолго. Мало ли какая помощь понадобится, работа всегда найдется… – сказала она, хотя сама знала, чем Карла будет там заниматься.
София на секунду представила, как Карла, сгорбившись под дождем, спешит по узенькому мощеному переулку к выстроившимся в ряд маленьким домишкам из камня, притаившимся в тени высокой колокольни. Стена словно сбила эти домишки вплотную один к другому; кажется, они заботливо поддерживают друг друга, как и обитающие в них люди в это нелегкое время.
– А Джулия? – спросил Лоренцо.
– Ушла домой. Весь дом в нашем распоряжении.
Она видела, как смягчился его взгляд.
– Тогда я подкину в камин еще поленце, а ты снимай платье. Мне хочется чувствовать твою кожу.
Она рассмеялась:
– Что, прямо перед камином?
Она тоже желала его, и для нее это было важнее, чем война, важнее, чем выживание, победа или поражение, важнее, чем заботы о хлебе насущном. Это чувство само по себе давало силы переносить все, что с ними происходит, потому что она страшилась утра, когда она будет сидеть напротив мужа, пить ячменный кофе и не понимать, что он такое, не знать, кем он стал теперь.
С обитого бархатом дивана она взяла две подушки и старенькое одеяло с ворсом, прикрывающее облысевшее место. Потом разделась и улеглась на коврик, лежащий на отделанном цветным изразцом полу, и стала смотреть, как раздевается Лоренцо. Высокого роста, стройный, с широкими, лоснящимися в свете пылающего камина плечами.
