Влада покинула отдел, я занялся своими делами, но хрупкий силуэт, облачённый в длинную мешковатую джинсовую куртку и чёрные джинсы, заправленные в поношенные гриндерсы, настойчиво не шёл из головы. Было что-то трогательное в её мечущемся взгляде, слегка вьющихся, отросших у висков волосах, спрятанных за уши, на мочках которых поблёскивали серебристые гвоздики. Несмотря на бесформенный верх, который сидел на ней достаточно органично и нисколь не нарочито, девушка не воспринималась рандомно изъятой из толпы проекцией стандартов. За слоем шмоток чувствовалось нечто подлинное. Нечто, чему сложно дать словесное описание. Факт того, что теперь у меня есть её данные, молниеносно подогрел дырявую душонку, подначив на незамедлительные действия.
Прокрутив до конца смены Мэнсона, «Nine Inch Nails» и Челси Вульф, в десять минут одиннадцатого я вышел из ТЦ. Несмотря на брызжущий дождь, Невский пестрил скопищем люда — пятничный вечер, что говорить. Переехав в Питер, на удивление для себя осознал, что, постоянно находясь в толпе, ты не избавляешься от одиночества и скуки, не ловишь себя на ощущении сопричастности к чему-то целостному, подобно влитому куску пирога. Стекаешь тягучей патокой в общую массу — да, но по-прежнему плывёшь в своей капсуле. И порой для того, чтоб острее прочувствовать свою изолированность от общества, нужно попасть в его эпицентр.
Первые три года по приезду меня, конечно, тянуло к социуму. Пьянили ночные огни, заведения с яркими вывесками. Что мы видели в своих провинциях? Разумеется, уехав восприимчивым пиздюком из дома за тысячи километров в город, где можно приобрести билет на карусель любого рода наслаждения, ранее казавшегося запретным плодом, адекватно воспринимать происходящее не всем удаётся. Перестаёшь тормозить на поворотах, набирая космическую скорость, наивно полагая, что движешься вверх, к точке нетривиального социального развития. А очухиваешься в блевотине, говне и сперме. Выигрывают те, кому удаётся вовремя спрыгнуть с карусели, отделавшись безобидными шишками.
Мы с Максом, моим одногруппником, другом и с некоторого времени соседом по квартире, встали в ряд с теми, кого засасывало в воронку саморазрушения, сопровождавшегося алкоголем, травкой, отношениями ради траха и демонстративным плевком в адрес товаро-рыночных отношений. Чем это было? Протестом против конформизма, который мы тем самым провозглашали? Материализма? Против снобов, душащих показной святостью? Или вызовом на фоне нарастающих политических волнений и напряжения, связанного с экономическим кризисом? Без понятия. Да и глупо об этом говорить. Мы тонули в неоправданных надеждах и неопределённости, связанных с утратой детских мечтаний, ценностей, веры, отсутствия идеалов.
