— Это средство — для единиц. Во всяком случае, сегодня. Для общества надежнее уповать не на панацею, а на гигиену. Труда, отдыха, жизни. Развитие общедоступного здравоохранения. Исаак Наумович об этом уже говорил.
— Я вот думаю, может мне стоит поехать в Африку? За молодильными яблоками?
— Может. Ду ю спик инглиш?
— Простите, не понял?
— Как у вас с языками? Сможете сойти за англичанина? Бурский, африкаанс, тоже годится. За русскими же там будут следить, и не подпустят к месту произрастания и на сто миль. Вряд ли.
— Да, с языками у меня… Тогда я поеду на японскую войну. Врачом, непременно врачом.
— Похвально. Вы ведь московский университет заканчивали?
— Да, медицинский факультет.
— Военно-полевую хирургию хорошо знаете?
— Хирургию?
— Ну да. На войне прежде всего хирургия. Руки, ноги отпиливать, в животах распоротых копаться, да много всякой работы для умелых рук. Эфир и хлороформ кончаются в первые дни, спирт тоже. Пилить приходится по живому. А часто начинаешь по живому, а кончаешь по мёртвому. Шок. И да, захватите с собой побольше полотен — даже лучшие выходят из строя за день. А пила без полотна как бы и не нужна. На снабжение надежды мало. Но, конечно, будет дело и для инфекциониста. Тиф, дизентерия, да много чего будет. Уже начинается призыв врачей из запаса. Ну, и добровольцы, конечно, приветствуются. Могу составить протекцию. Только хорошо подумайте, что вам подходит больше всего. Хирургия? Терапия? Организация?
Альтшуллер кашлянул, намекая: время!
— У нас будет возможность поговорить о медицине, да и о чем угодно. А пока, Антон Павлович, пора!
И мы пошли к выходу.
Нет, специальных объявлений мы не давали. Только косвенные. Ясно же, что парикмахер наводит красоту не просто так.
И потому перед домом собралась толпа. Не сказать, чтобы огромная, но для Ялты значимая. Человек пятьдесят.
Перед воротами нервно ходили городовые. Я их загодя заверил, что никаких публичных высказываний не будет, но кто его знает, как оно повернет.
Вышел Чехов, за ним Альтшуллер и я. Толпа заволновалась, послышались крики «Где, где Чехов?» — Антона Павловича не сразу признали в новом обличье.
Мы остановились перед воротами. Вспыхнул магний, три фотографа сделали снимки (ну да, я постарался).
«Антон Павлович! Антон Павлович!» — вдруг завопила истеричка лет тридцати.
Альтшуллер и Чехов сели в коляску, извозчик (да, вашсиясь, будет исполнено) хлестнул лошадь.
— Поехали! — озорно воскликнул Чехов и махнул рукой.
