— Режутся! Режутся зубы!
— Прекрасно. Аппетит?
— Отменный. Съел полфунта осетровой икры, три яйца всмятку, тарелку овсянки и выпил до литра кефира, а ведь сейчас только два пополудни.
— Организму нужен материал для самовосстановления, так что и это хороший признак. Сон?
— Спит по двадцать часов в день. Дробно, по три-четыре часа с получасовыми промежутками активности.
— И это хорошо.
— Шутит: «Встаю только пожрать, поссать и посрать».
— Коротко и ёмко, как и полагает мастеру пера.
— Раньше… Раньше Антон Павлович выражался пристойнее.
— Как знать, как знать… Его дед был крепостным, его отец был крепостным, откуда политесы? Возвращение к корням. Ну да, чуть ослабли тормоза, это пройдёт. Может быть.
— И еще, Пётр Александрович… На столе письмо Ольги Леонардовны ко мне, как к врачу, думаю, вам стоит прочитать. И другое её письмо к Антону Павловичу. Антон Павлович сам мне его дал, просил ознакомиться. И вам дать на прочтение.
Исаак Наумович ушёл навещать больных: Чехов Чеховым, а врачебную практику никто не отменял. Да и нужды в его постоянном присутствии не было никакой: сиделки справлялись. Им уже и справляться-то не с чем, Чехов обихаживал себя сам, но просто — на всякий случай. Присмотр. Они присматривают за Чеховым, я за ними. Чехов первый случай, но не последний. Потому сиделки понадобятся.
Я выглянул в окно. Альтшуллера обступили, теребили со всех сторон, но Исаак Наумович был доволен. Весьма. В глазах обывателей я лишь только представил флигель и уход, а лечил, конечно, Альтшуллер.
Меня это устраивало, более того, так я и задумал. Пусть растёт практика доктора Альтшуллера, пусть к нему пациенты выстраиваются в очередь, а мне это ни к чему.
В ординаторской, как мы прозвали комнату для работы с документами, я сел за стол, посмотреть историю болезни.
Что ж, пока всё нормально.
Письмо госпожи Книппер к Альтшуллеру. Она пишет, что совершенно уверена: всё окончится благополучно, поскольку Антон Павлович в надежных руках.
Ну да, а если окончится неблагополучно, значит руки были недостаточно надежны. Конечно.
Письмо Книппер к Чехову читать не хотелось. Все-таки это частная переписка супругов.
Но если надо, значит, надо.
11 марта, Москва
Антон, дорогой мой, я не знаю, как написать тебе. Хотела вывернуться одна, да не могу. Меня это мучает, и я не знаю, что делать. Мне совестно до отчаяния писать тебе об этом. На моей душе лежит долг, который я должна уплатить. К тебе я ни за что не хотела обращаться. Мне это тяжело. И сейчас мне стоит неимоверных усилий писать тебе об этом. Я хотела достать денег где-нибудь, но не знаю совершенно где. Ломала голову и долго думала и наконец отважилась написать тебе. Ты можешь прогнать меня и выругать, и я это пойму. Я ведь знаю, как с тебя тянут. Мне стыдно написать цифру — ты ужаснешься. Ты рассердишься очень на меня? Я должна 700 р. — это очень страшно? Я всё хотела выплачивать по частям, да не выходит что-то. Если бы ты разрешил мне взять из театральных, чтоб я могла уплатить хоть 500 р. — была бы счастлива! Скажи, тебе это очень неприятно? Если только можно это, то пришли немедленно телеграмму с одним словом: да — или нет, если нельзя.
