Ну хорошо, таков доктор Нибергаль, пусть его, но как другие ответили бы на этот вопрос, вот что? Ханне тоже лекция не пришлась по душе, и она все недоумевала: «Рассказывать это моему десятому «А» или нет?» Физиология и нравственность — это проблема! «Конечно, могут сказать, — думал Трумпетер, — что в мире пока есть еще пара-другая нерешенных проблем куда поважнее, но и это не ответ. Да, наших родителей такие вопросы не мучили. Раньше в рабочей семье и думать не смели о разводах. У них были другие заботы, это верно. Тут одно ясно: если рабочий размышляет над вопросами брака, это шаг вперед. Вот она, диалектика, как непременно сказал бы Зальцман».
Поднявшись, он проговорил:
— А не пойти ли мне полюбоваться окрестностями?
Ханна сказала:
— А не пойти ли мне с тобой?
В воздухе еще тепло, но уже наступает вечер с его приглушенными звуками, вот свистнул паровоз, шуршит вентилятор над гастрономом, где-то негромко тявкнула собачонка. Кругом пусто.
Почти во всех домах окна слабо освещены экранами телевизоров. Свет уличных фонарей тает в несгустившихся сумерках. Мертвый город, театральная декорация. Сегодня, как и всегда, Трумпетер чувствует, как его угнетают эти пустынные площади и улицы, как бы случайно разбросанные между домов, погруженные во тьму, безлюдные. Небольшой парк с аллеями, скамьями, а то и фонтаном, маленький угловой ресторанчик, кафе-мороженое, островок света, люди, много людей — и все преобразилось бы. Но дело не только в этом. Он любит свой Нейштадт, он его строил, ему бы вообще строить да строить, но он знает: город без прошлого — это все равно что человечество без истории. Мы выросли на улицах, которые существовали задолго до нас, в тесных клетушках и лишенных света задних дворах, в грязи и копоти, которые накапливались столетиями; и вот наконец нам дали человеческое жилье — свет, простор, яркие краски, но мы еще не готовы к этому. Мы не разделались со старым, среди которого так долго жили, оно еще цепко держит нас, стало как бы второй натурой. Вот мы все заботимся о городе, хотим сделать его совершенным, а ведь мы сами так далеки от совершенства. Впрочем, путь к внутреннему совершенству бесконечен. Но стоит вступить на него, и жизнь становится интенсивней; в противном случае мы впадаем в смутное, непонятное беспокойство, которое даже не можем назвать по имени. Только если человек однажды поймет это, он начинает жить. Так думал он и шел по улицам, которые тоже еще не имели имени, шел по безымянным площадям, туда, где над темными силуэтами недостроенных зданий вздымались краны. Полного одиночества не бывает. По меньшей мере у человека есть прошлое. Пусть этого мало. Но это и хорошо, что мало, иначе не было бы движения вперед. И, усмехнувшись, он подумал: «Пожалуй, эти проблемы тоже не очень-то занимали наших родителей».
