Я не прерывал Эву. Просто я взял ее голову в свои руки и приник губами к ее губам. Она приоткрыла рот, и меня удивило, какие у нее мягкие губы. На единый миг я перестал понимать, зачем это делаю, и мне показалось, что все будет хорошо. Но Эва резко оттолкнула меня.
— Я знаю, зачем ты это сделал. Но теперь все уже бесполезно. Мне стало бы только хуже. Не сердись, но ты начисто лишен того, что меня влечет к нему.
Она поднялась и включила свет. Я сидел на тахте с видом наказанного школьника. Она зябко стянула на груди края голубой кофточки и, стоя в дверях, сказала:
— Мне нужно переодеться перед театром. Может быть, и ты пойдешь? Он придет тоже.
В ванной она пробыла довольно долго, и я имел возможность продумать создавшуюся ситуацию. Я очень опасался за Эву. Я достаточно ее изучил и понимал, что крушение любви поразит Эву сильнее, чем кого бы то ни было. Хоть мы век не виделись, все-таки между нами оставалась глубокая внутренняя связь. Но я чувствовал, что помочь не могу ей ничем. Это удручало меня; чтобы избавиться от этого ощущения, я прикинулся перед самим собой, что, в сущности, мне мало дела до неудач Эвы. Я пытался уговорить себя, что так безумно влюбляться двадцатипятилетней девице глупо, и я не видел оснований принимать чрезмерное участие во всей этой истории. В конце концов, у меня полно собственных забот, прежде всего моя работа, и меня, право же, не должна мучить совесть за то, что я не слишком принимаю к сердцу эгоизм влюбленной. Мне хотелось как можно скорее прервать это утомительное свидание и, вернувшись домой, рассказать о нем жене. Может быть, хотя моя жена ни в чем не походила на Эву, она мне что-нибудь посоветует. Но рассказ Эвы разбудил мое любопытство, и, чем больше я думал о ней и о Рандольфе, тем заманчивее казалось мне увидеть их вместе. Когда Эва вернулась из ванной, я сказал, что решил пойти с нею в театр.
Аншлага в тот вечер не было, и мне достался билет в первом ярусе — там же, где сидели Эва и ее товарищи. Давали «Ромео и Джульетту».
Не успели мы сдать пальто в гардероб, как прозвенел последний звонок. Я еще наспех поправлял галстук перед зеркалом, как Эва, страшно побледнев, шепнула: «Он ждет меня». Билетерша уже закрывала двери. Я на ходу кивнул Рандольфу и пошел к своему месту.
Постановка оказалась великолепной. Об Эве я вспомнил только в антракте. Она кивнула мне, вставая с кресла и выходя вместе с коллегами в фойе. На ней было элегантное желтое платье, изысканное и простое. Прямые черные волосы падали ей на плечи, еще по-летнему загорелые. Она шла упругой походкой, высоко и свободно держа голову, а не втягивая ее, как обычно, в плечи.
