Квадратный двор, в середине — нечто черное, враждебное, недоделанное, хотя и находится в центре города, там ютятся огромные крысы, что легко вопьются в пальцы ног или ляжку случайного прохожего или одного из подлецов, которые приходят сюда и пакостят. Косой луч тусклого света проходит по двору и выхватывает вдалеке едва различимое недвижное пятно разукрашенной ткани (есть столько способов разукрасить ткань!), выдающее вдалеке под навесом присутствие насторожившегося человека. Единственный луч исходит из пристройки охранников, она совсем обветшала, и в такой час невозможно узнать, спят они и существуют ли вообще, может быть, это всего лишь свет фонаря. На улице Мальва шел за одним субъектом, такое случилось с ним в первый раз, но после вечернего приключения с турком этот девственный юноша набрался смелости (от одного эпизода к другому он будет становиться моложе). На субъекте матросский свитер в бело-голубую полоску, он уже заметил, что Мальва за ним следит и, прежде чем свернуть во двор, обернулся в последний раз, и Мальва не знает, это знак одобрения или угрозы. А тут, в глубине двора, который он пересекает, стоит тот самый поджидавший его парень, и на нем такой же полосатый свитер; однако, парень меньше ростом, он не может быть братом-близнецом. Мальва неуверенно подходит ближе, и субъект отстраняется от того парня, набрасывается на Мальву, теперь уже точно с угрозами. Он обращается к Мальве, даже не стараясь говорить потише, ибо тот, второй, теперь уже слишком далеко и не слышит, он тянет Мальву за рукав в сторону улицы, произнося: я встречусь с тобой в любой вечер, в любое время, но не сегодня, уходи, оставь нас, или я размозжу тебе голову, видишь дубину у меня под мышкой? Но Мальве хотелось дотронуться до юноши именно в этот вечер, и он знал, что в другой вечер, в иное время он о нем позабудет. И вот он стоит на улице, один, у него развязался шнурок, но, поскольку теперь он знает, что все это сон (в одном из эпизодов он уже умирал, все это творится несколько недель кряду, и по ночам он чувствует в своем теле присутствие автора), он не удосуживается наклониться и завязать; из-за шнурка, развязавшегося во сне, нельзя упасть на самом деле. Так вот, он лжет: у него не было башмаков, вполне возможно, что он вообще ходил босиком, тем не менее, все темное пространство, которое нужно было пройти несколько секунд назад, и валявшиеся там острые осколки его не волновали. Теперь он грезит, продумывая план, как рассказать эту историю, пять часов утра, он пробуждается от тяжелого сна после снотворного (оно должно унимать покалывание в боку и непреодолимое желание) и, если бы он встал, было бы слишком холодно писать. Части истории мешаются в другом, уже более привычном сне и стираются. История исчезает.
