Имелись ли у него, помимо работы в школе, иные амбиции — а они, должно быть, были у него весьма основательные, ведь он к тому времени уже годами собирал материалы для своих последующих публикаций — дело свое Прессер, совершенно как Биннендейк, знал туго. Уроки он вел хорошо, энергично и, прежде всего, с неисчерпаемым терпением, какового я не наблюдал ни у одного другого учителя. Происходил он от нищего, как церковная крыса, еврейского пролетария, вырос на Преториусстраат в так называемом Трансваальском квартале Амстердама и посему, вероятно, приобрел некую сверхчувствительность в отношении того, что касалось втаптывания в грязь и унижений; однако это не означало, что он, — а это, к сожалению, весьма свойственно человеку, — теперь, в свою очередь, желал сам кого-либо топтать: напротив, эта супер-щепетильность выражалась в исключительной озабоченности, — да, почти страхе, — как бы не обидеть кого-нибудь, не причинить боль или не задеть чьего-либо достоинства. Я никогда не слышал, чтобы хоть кому-то из учеников он сказал нечто высокомерное или карающе-унизительное. Больше всего ему хотелось, чтобы все были от него без ума, поскольку имелась у него эта патологическая потребность — быть любимым. И, в общем-то, так оно и было, хотя слишком судорожное его стремление по возможности угодить всем и каждому иногда можно было истолковать как трусость.
Он приносил с собой стопки старых газет, заставлял нас повсюду их выклянчивать, и мы вырезали из них картинки, имевшие отношение к уроку: их мы вклеивали в наши тетрадки по истории, сопроводив собственным комментарием. Французская газета L'Illustration была основной нашей рудоносной жилой. Я не знаю, было ли это наклеивание картинок тогда чем-то необычным или революционным, но полагаю, что да.
Каждый свой класс он выводил на исторический экскурс по Старому Амстердаму, после чего, как правило, вся компания отправлялась подкрепиться в китайский ресторан под названием «Кинг Хонг», что на Биннен Бантаммерстраат. В наше время такие вещи не заслуживают даже упоминания, но тогда это было нечто неординарное.
Все это напрямую связано с темой данной книги, в которой я излагаю взгляд Прессера на историю. Насильственное упрощение было для него не чуждо: он уже тогда был на короткой ноге с исторически-материалистическим, марксистским анализом истории, согласно коему человеческие поступки станут определяться исключительно интересами, главным образом экономическими, которые и будут формировать собственно побудительные причины истории. Например, истинные мотивы Крестовых походов он видел в поисках новых торговых путей в Индию и Дальний Восток. Подобная манера изложения, сводившая историю к псевдонауке, ни в коем случае не противоречила тому, что мне вдалбливали дома, — напротив. То, что я, тем не менее, столь четко помню подход Прессера как нечто особенное, подтверждает, что он, видимо, с должной последовательностью придерживался этого замечательного учения.
