Как бы мне назвать этих людей? Я думаю, это была клика, в которой одна щепка, обломок, плавучая деревяшка проталкивала другую.
Бедняга г-н Ван Лимпт, священник, удравший не то из семинарии, не то из монастыря изуверов-бенедиктинцев, человек еще достаточно молодой, но опустошенный и погасший, состарившийся прежде срока, вечно простуженный и прихрамывающий из-за радикулита и хронического ревматизма. Весьма эрудированный, но с таким придушенным гнусавым голосом, что из сказанного трудно было расслышать даже половину, а уж тем более что-то усвоить. У него я получил по латыни «шестерку» в табеле, в то время как еще год назад во всех моих табелях красовались «десятки» от г-на Вреекена[17]. Просто духом упасть можно, так-то вот. И в самом деле, с латынью получилось странно. Вначале я очень старался, считая ее ужасным языком и полагая, что она чрезвычайно трудна, и в первом классе, как уже было упомянуто, получал исключительно «десятки», ввиду чего г-н Вреекен превозносил меня выше всех других, а потом уж мне было с этих высот не спуститься. А ведь меня тошнило от нее, от этой латыни, и ни у одного писавшего на этом языке поэта, философа или великого «политика» я не находил ни единой строки, в которой мне увиделось бы что-то, кроме банальностей и фальшивых мудростей для торговцев маслобойками. Возможно, благодаря этому раннему опыту мне и потом казалось, что ни одним латинским языком нельзя выразить сколь-нибудь глубокую и сложную мысль или чувство, и только германским языкам это по силам.
Не то чтобы я уже тогда осознавал свои более поздние предпочтения: г-н Д., наш замдиректора и преподаватель английского, большую часть урока посвящал рассуждениям на тему человека и общества, не превышавшим уровень идейного мира коммивояжера, вместо того, чтобы учить нас приличному английскому. Примечательно, что в то же время он являлся доцентом муниципального университета Амстердама. По английскому я провалился на четвертом году. Меньшего преподавательского энтузиазма, чем у этого господина (вполне возможно, также и «доктора наук») Д., я не могу припомнить: английский казался мне одним из самых скучных и глупых языков в мире, а англичане — инфантильными кретинами. Последующие двадцать лет я буду, в данном случае исключительно собственным горбом и по том, заново открывать для себя английский, и он сделается моим вторым языком.
Обучали нас также предметам, которые, что касалось отметок, в учебном плане были совершенно не важны, — природоведению, рисованию и географии. О г-же д-ре В., учительнице природоведения, — для какового предмета имелся великолепно оборудованный класс — каждые три месяца внедрявшей «совершенно новые методы», я не помню ничего, кроме ее истеричных воплей, способных огорошить кого угодно. Конец ее был весьма трагическим, и — поскольку в «Ближе к тебе»
