На неделе он не появился. Я решил, что он забыл о нашей договоренности, и начал писать новое письмо, но уничтожил его.
В воскресенье, расположившись для наблюдения на чердаке, около половины третьего я заметил приближающегося Вертера. Мы отправились в путь. — Тебе точно понравится, — сказал я, — поэтому я тебя и позвал.
Правда заключалась в том, что мне не хотелось одному идти к моим дяде и тете. Они попросили мою мать прислать меня в это воскресенье. Жили они на втором этаже на Твейде Оостерпаркстраат.
Мой дядя торговал на рынке золотыми рыбками. Его товар располагался в больших корытах на веранде позади дома. Когда я, сидя на корточках, разглядывал рыбок, сновавших среди водорослей, мое настроение всегда ухудшалось, и я чувствовал подступающее одиночество. Дом стоял почти на углу, и с веранды открывался вид лишь на глухую выбеленную стену. (В садах частенько стелился жиденький голубой дым.)
По дороге мы мало разговаривали. Было сумрачно, однако сухо и безветренно. Я уже знал, что день будет скверным.
Моя тетя сердечно поприветствовала нас и дала нам по куску рождественского пирога. Дяди дома не было. Она села у окна и достала свою цитру. Под струны она положила трапециевидный нотный лист, на котором были не ноты, а кружочки, соединенные причудливой линией. Если уложить листок точно, кружочки, лежащие каждый под своей струной, покажут, какую струну трогать.
Она, как всегда, начала с песенки про лягушку, которую съел аист; пела она медленно и громко.
Вертер подхихикивал и слушал с дурацким выражением лица. Я прислонился к двери алькова.
В конце одной строфы, где прозвучали последние два слова «Сударь Аист», я больше не мог сдерживаться, и мне пришлось перевести взгляд на медную вазу с павлиньими перьями на маленьком трехногом столике у входа в альков. Я знал, что возросла великая печаль, и вышел на веранду. Все было так, как я и ожидал. И на этот раз висел туманный шлейф дыма между рядами домов. Я посмотрел на кадки, намочил в воде палец и глянул на стену. Я знал, что должен вернуться в дом, но выхода в этом не будет.
— Это — стена, — вслух сказал я, — а это — кадки. Цитра в доме, и песня на ней. А в вазе — павлиньи перья. — Я хотел тихонько пропеть эти слова, но у меня не получилось. Через кухню я вернулся в дом; тетя все еще пела. Не зажигая света, я прошел в уборную и сел там в ожидании. В конце концов я вышел и остался слушать в коридоре. Песня кончилась, но цитра все еще играла что-то другое, без пения. Я бесшумно спустился по лестнице и отправился на ближний пешеходный мост над железной дорогой. Там я стоял около часа, глядя, как мешается с облаками дым локомотивов. В конце концов я вновь спустился с моста и устроился на углу, откуда мог наблюдать за домом. Я ждал там, потому что мне не хотелось снова идти наверх. Прошло много времени, прежде чем Вертер вышел.
