Вместе с одноклассником мы ездим из Гренцвизе в соседнюю Прашку. Холодно. На тачках и телегах оборванные люди везут свой последний скарб, стулья, ящики и сумки в ту часть городка, которая расположена за таможней. Деревянные столбы уже аккуратно забиты в землю. Как телеграфные столбы. В следующий приезд между ними уже натянута проволочная сетка. Евреи загнаны в гетто.
Что за прекрасное здание! Синагога покрашена размытой светло-голубой краской, фасад разделен четырьмя пилястрами, из стены плоско выступают колонны с капителями наверху и основаниями внизу. Между пилястрами — входная дверь, слева и справа — узкие высокие окна с мелкими ячейками стекол. Над входом тянется карниз, над ним на всю ширину развернулся тимпан, в центре — звезда Давида. Солнечные лучи исходят от нее, она позолочена. Ребенок смотрит широко открытыми глазами. Днем позже: старые оборванные женщины и, едва отличимые от них, молодые, в черных платках, разбивают камни. Подъезжают телеги. Вооружившись ломами, женщины выламывают камни из стен синагоги. Что здесь происходит? Растерянное непонимание. Еще через несколько дней: стоит только левая часть здания. Евреи, подгоняемые невидимыми мучителями, механическими движениями сравнивают с землей свой собственный Божий дом. Печальная ярость, летаргия — и детский вопрос: Почему они должны ломать это? Что за гнусность?
Когда в сентябре 1941 года я вернулся из детского сельского лагеря, отношения между родителями обострились еще больше. Однажды он ударил маму так сильно, что сломал ей нос.
Моя мать не стала бы эвакуироваться из-за войны — бомбежек она не боялась, — но она воспользовалась возможностью эвакуации, чтобы сбежать. Таким образом, 10 августа 1943 года моя мама, девятилетняя сестренка, шестилетний братик и я с облегчением уезжали в маленький городок Бишофсбург в Восточной Пруссии — мы убегали не от бомб, а от человека, от отца, который не заслуживал этого имени. Когда мы туда приехали, мама воскликнула: «Как бы ни закончилась война, я никогда больше не вернусь к нему». Какая ирония судьбы: лишь эта ужасающая война принесла нам что-то вроде свободы.
Нам предоставили жилье в самой большой и самой красивой кондитерской городка. С хозяевами мы сразу же нашли общий язык, время от времени я помогал в кондитерской. Некоторые посетители поглаживали меня по попке, один как-то ущипнул и подмигнул мне, когда, слегка склонившись над столом, я выписывал счет. Интересно, о чем они думали? Кого они во мне видели, мальчика в коротких синих вельветовых штанишках или девочку в фартучке?
