Я едва дожидался конца школьных занятий, чтобы бежать на Копеникер-штрассе и работать. Со здоровым аппетитом проглатывал берлинские картофельные оладьи с брусничным мармеладом, которые пекла фрау Бир. Потом мы выезжали с тележкой и из домов и флигелей, из квартир в бельэтаже и каморок под крышей вытаскивали шкафы, комоды и буфеты. Когда приходилось везти пианино, я получал десять марок дополнительно.
Биры относились к Левинсону, как к своему ребенку. Невзирая на нацистские расовые законы — вряд ли кому-нибудь еще взбрело бы в голову по-дружески обращаться с евреями, мы ели все вместе в кухне в задней части подвала. Здесь это само собой разумелось.
14 ноября 1941 года я, как обычно, пришел после школы к Бирам и почувствовал, что что-то случилось. Фрау Бир смотрела на меня заплаканными глазами. Когда я спросил, и чем дело, она снова начала всхлипывать: маленький Левинсон не пришел на работу к восьми утра, как обычно, а когда Макс Бир пошел к нему домой, то узнал от соседей, что всю семью «забрали». Мы сидели и гадали: куда и почему? «Ну да, — говорил Макс Бир, наверно в Польше не хватает рабочих рук в сельском хозяйве, и евреев отправляют туда обрабатывать поля». Я вопросительно посмотрел на него. Мой желудок сжался, мне стало дурно от беспокойства. Увижу ли я когда-нибудь снова своего еврейского друга?
Только теперь я понимаю, как сильно я в него влюбился. Я с самого начала неосознанно ощущал, что он страдал от обстоятельств и был подавлен. Ведь по своей сути он был веселым, открытым человеком. Но я чувствовал в нем невысказанный страх.
Два месяца с ним пролетели слишком быстро. Я ловил каждое его слово, моментально внутренне загорался, когда мог выехать вместе с ним. Он обладал невероятным эротическим излучением. Сдержанные юноши с нежным характером всегда располагали меня к себе. Когда мы подавали друг другу руки, то пожимали их чуточку дольше и крепче, чем это делают, когда просто здороваются или прощаются. «Держи крепче, держи крепче», — как бы повторял я себе. Мне хотелось защитить его от того, что его пугало. Но ничего не получилось, ничего не получилось. У меня до сих пор наворачиваются слезы, когда я о нем думаю. Если бы только я был немножко старше! Я бы его где-нибудь спрятал, я бы все для него сделал. И я бы спас его, я это знаю. До сегодняшнего дня не могу забыть Хельмута Вольфганга Левинсона, который — как я позже узнал из какой-то книги, где было напечатано его департационное свидетельство, вместе со многими-многими другими был убит в Минске.
