И Мартынов объясняет смущенно… Ведь он из буржуазной семьи. Семья его теперь в Харбине, но он, конечно, порвал с ней всякую связь.
Стальмахов молчит и курит. Они входят в следующий дом, и их снова встречает испуганный вопрос: «Что нужно?» И, машинально проверяя засаленные документы, думает Мартынов о том, что все уже кончено с Надей. Но испытание свое он вынес! За что же его презирает Стальмахов?
А в квартире Ростовцевых все по-прежнему сидят за чайным столом. Нет только Нади, и Репин, передавая хозяйке пустой стакан, спрашивает:
— Этот коммунист, который здесь был, он ваш знакомый?
— Да, — ответила она, — из хорошей семьи, окончил гимназию, часто бывал у нас раньше, но теперь, конечно…
— Самонадеянным и дерзким мальчишкой был он всегда, — резко обрывает Ростовцев. — И понятно — связался с большевиками. И ведь хватило нахальства явиться… Да он как будто неравнодушен был к Наде… То-то она убежала. Надежда! — зовет он начальственно.
— Андрюша! — с упреком говорит Ростовцева. — Не тронь ее сейчас.
Перед сном Надя жарче, чем всегда, молилась за Володю, — не за того Володю, письма которого и сейчас еще лежат у нее в шкатулке, не за того безвозвратно исчезнувшего юношу с синими глазами, здоровым румянцем и веселым, громким смехом, а за теперешнего, какого-то нового, похудевшего, большеглазого, такого, каким она запомнила его, встретив белоснежным зимним днем у входа в одно из советских учреждений и заметила тогда, что у него разорвана обувь и подошвы подвязаны к ботинкам новыми бечевочками.
Вспоминала и плакала. Оттого плакала, что любила его и не понимала странной силы, которая, заколдовав, увела его от нее. Плакала оттого, что хотелось его любви и настоящей, молодой, радостной жизни. Но не могла она вступить на тот непонятный путь, по которому он ушел, и с отчаянием просила она бога сохранить ему жизнь.
А в спящем городе шла воодушевленная работа нескольких сотен коммунистов. Пикеты стояли посреди пустых улиц, стук подков раздавался по городу: руководители облавы объезжали районы, и повсюду то и дело выводили из ворот испуганных и заспанных мужчин, передавали их пикетам, а те препровождали в центральный штаб облавы, где регистрировал, допрашивал, выяснял личность молчаливый Горных, который не спал уже третьи сутки. Всходило молодое, веселое солнце, когда Мартынов, усталый, шел к себе на квартиру. Болела голова. В утомленных глазах его мелькал калейдоскоп посещенных за ночь комнат.
