Пораженный оригинальностью скульптур, поп Станчиу вызвал из Бухареста Винченциу Потру, и тот обнял юного скульптора, предсказав ему большое будущее. Используя всю свою влиятельность, он устроил ему выставку в Симерии, а потом помог перевезти ее в Бухарест, где сын крестьянина из Пуркэрен добавил к своей фамилии «еску» и через черточку — название города, давшего ему второе рождение. Так в тревожное военное время в румынском искусстве появилось новое имя: Беноне Ионеску-Симерия.
Выставка в Бухаресте принесла ему признание и протекцию самого влиятельного критика журнала «Эхо» Валентина Ботяну: он провел параллель между гениальным примитивизмом шумерского искусства и работами молодого скульптора из Пуркэрен и нарек его Шумером, объявив во всеуслышанье, что родился новый Брынкуш[5]. К сожалению, почти все, что вышло из-под долота Шумера в то лето, сгорело вместе с Национальным театром, в фойе которого помещалась выставка, во время отступления немецких войск и артобстрела. И сам Шумер после гибели скульптур как бы угас, перегорел и свел все усилия к тому, чтобы сохранить за собой завоеванное место в искусстве. Ваять больше не брался — его работы утратили оригинальность, стали перепевами собственных мотивов либо подражанием Брынкушу, а ведь поначалу он был вполне самобытен, и его сближение с именем великого мастера было условным — по сходству источников вдохновения и, может быть, приемов, заимствованных у народных мастеров, которые вкладывали в каждую резную деревяшку душу, отягощенную мифами и символами…
Ионеску-Симерия потихоньку поднимался на холм, где прошли последние дни его отца. Скошенная трава колола ступни, но деваться было некуда: он по доброй воле пошел на эту Голгофу. Задыхаясь, он наконец одолел подъем. Землянка осыпалась, и деревянный крест завалился. Семья обугленных дубов еще держалась, бессильно клонясь над ямой, заросшей бурьяном. Шумер долго вглядывался в это место, показавшееся ему чужим. А разве не здесь он пережил минуты кристальной чистоты — то, что называют вдохновением? Но сейчас он устал. Бегство от глупого кошмара, бессонная ночь за рулем, предрассветная дорога сквозь спящие села, образы забытого мира, который он оставил, как ему казалось, навсегда, взбаламутили его — только бы понять, нащупать смысл этой встряски.
Он повернулся и пошел к дому. И едва успел удивиться, что еще никого не встретил, как у подножия холма увидел сухого старца в холщовой рубахе и пыльных портах, с косой на плече. Тот уважительно приветствовал Шумера, стянув с головы старую войлочную шляпу.
