Когда-то он ушел отсюда юный и нищий, перекинув через плечо новые, ненадеванные ботинки, с намерением обуть их только в городе, на народе. Ушел в залатанных на заду домотканых портках, зато с общего благословения, как надежда села. И вот он возвращается: в славе, богатстве, но старый и одинокий — и с тайной мыслью, что отдал бы весь свой жизненный выигрыш, чтобы снова стать тем юношей, честолюбивым, самонадеянным, но чистым. Признают ли его пуркэренцы за своего, или он для них давно чужой? Может быть, он ушел так далеко, что ему уже нет возврата?
Он взбирался на гору, отдуваясь, с передышками, во время которых его подмывало повернуть назад, к своей машине, и спастись бегством. Но собравшись с духом, он всякий раз снова пускался в путь, несмотря на то, что носки изодрались о камни, и предстоящая встреча с селом пугала сильней, чем любая неизвестность.
Оставался последний перевал, за ним — вековой дуб и дикая черешня на краю кладбища, дакийского кладбища без крестов, с резными столбами, разными для мужчин, женщин, парней и девушек. На верхушку столба в изголовье умершего юноши сажали деревянную птицу с опущенными крыльями. Надо будет задержаться там, поискать свой столб, на нем должна стоять дата его ухода из села, день и час, когда он отряс от ног всю эту глину и грязь… Не упал ли его столб, не забросили ли его в дальний угол? А может, даже сожгли — по обычаю свалившийся столб не ставили на место, ибо это означало порвать узы, связующие покойного с матерью-землей. «Мы взялись тесать тебе столб, сынок», — написала ему мать три года спустя после его отъезда, и он, ужаснувшись при мысли, что его могут похоронить заживо, послал матери весточку, вложив в конверт немного денег. С тех пор он регулярно черкал ей по нескольку строк на бланках денежных переводов, а иногда баловал открыткой из-за границы, зная, что с этой открыткой мать обойдет все Пуркэрены.
Село было точно таким же, каким он его оставил. И вокруг — все те же холмы и омуты, все та же глина. Мощные тектонические сдвиги, породившие горы Фэгэраш, Пэрынг и Ретезат, словно были остановлены невидимым препятствием; каменные колоссы встали на дыбы и спасли небольшое солнечное плоскогорье и россыпь пологих холмов. Там, позади, откуда пришел Ионеску, зияло Сосновое ущелье. Впереди, за плоскогорьем, возвышались гребни Карпат. Глядя на отчее село, Ионеску впервые открыл, что этот уголок словно создан по человеческой мерке, что здесь все соразмерено с твоими силами, дабы тебя и подхлестывать, и осаживать в твоих начинаниях.
