Я б не писал об этом ни строчки,
Но нету печальней были,
Все небо Карачи в черных точках —
Это коршуны-чили.
Есть, кроме них, во́роны и воро́ны,
Сороки, дрозды, синицы,
Сотни пород желтой, зеленой,
Синей и красной птицы.
Носится чиль весь день на крыльях,
Не знаю, где он ночует,
Но там, где падаль, ищите чиля,
Ее он и ночью чует.
Сегодня чилю крылом и хлопать —
И чили столбом толпятся.
В порту Карачи грузили хлопок,
И стоит тюку сорваться...
Работал там пакистанец голый,
От голода просто плоский,
Ударил тюк его, словно молот,
К земле пригвоздив, как доску.
Англичанин сказал, не моргнувши глазом,
Бровью даже не двинув:
— Тюк проверьте и за пакгауз
Бросьте эту скотину!
Кто на замену? — Сразу двое
Рванулись, таких же тощих...
Под солнцем, шипящим над головою,
В колонии все это проще.
Вновь работа пошла на причале,
Порядок под стать застенку,
А ночью труп сторожа раскачали —
И в степь его через стенку.
И кто он? И что он? Ведь был человек же,
В порту в столичном рабочий.
Вокруг него чили, толпой присевши,
С шакалами дрались ночью.
И все-таки есть оправдание чилям,
И черный пир их недаром —
Природы законы им поручили
Работать как санитарам.
Но нет оправданья стервятникам белым,
Душа их чернее чилей, —
Чилям английским, что так умело
Кровь из страны точили.
Им, сидящим на золота слитках,
Под вентиляции скрежет,
Им, что грабят страну до нитки,
Голодом бьют и режут.
Вы не спасетесь ни звоном денег,
Ни пулей, ни лжи словами,
Со всех пустырей поднимутся тени
Всех замученных вами.
Вы на последний показ всему миру
Крылья свои раскиньте,
Когти сломают вам, перья повырвут,
Голову тоже отвинтят.
Так же швырнут вас, как вы, бывало,
Швыряли тела рабочих,
В той же пустыне будут шакалы
С чилями драться ночью.
Снова придется чилей породе
Быть санитарами мира —
Падаль убрать, что, пока еще ходит
И в сюртуках и в мундирах!
