Так вот, мне думается, что нынешняя конспирологическая истерия по поводу тотальной, как любит говорить Владимир Соловьев, идущей из прошлого русофобии, вредна во всех отношениях. Она прежде всего лишает нас возможности искать контакты, пути сотрудничества, взаимодействия с той частью элиты Запада, которая, несмотря ни на что, сохраняет уважение к русской культуре, к русской литературе, к достижениям русской общественной мысли. Я вообще открыл для себя, что люди, пугающие нас с экранов телевидения тотальной западной русофобией, в силу своего невежества сами являются откровенными русофобами. Проблема в том, что для них понятие «русскость», как, к примеру, показал мой спор с В. Соловьевым, носит этнический характер, завязывается на кровь. Но ведь для культурного человека, как и для дореволюционной России, русскость – это прежде всего культура, это результат творчества народов всей России. Русскость – это прежде всего Достоевский, Толстой, это философы Сергей Булгаков, Семен Франк, Петр Струве, это поэзия Серебряного века. Кстати, все эти нынешние патриоты-конспирологи, которые тесно связывают русскость с советскостью, не учитывают, что все выдающиеся представители русской культуры, за редким исключением, не приняли советскость как большевизм, говорили о несовместимости русской культуры с маргинальной, как они считали, марксистско-ленинской идеологией. Кстати, именно по этой причине наши нынешние попытки, иногда на государственном уровне, снова соединить русскость с советскостью, вредны, ибо отталкивают от нынешней России ту часть западной интеллигенции, которая сохраняет уважение к русской культуре. Кстати, в то время, когда я жил и работал в Польше, в конце 1970-х, вся интеллигенция, и прежде всего интеллигенция Польской академии наук, где я работал, при всей своей антисоветскости сохраняла свое уважение к русской культуре. Кстати, поляк Папа Римский Иоан Павел II, о чем мне рассказывал его друг, социолог Ян Щпаньский, считал Федора Достоевского своим учителем. И было, наверное, что-то в творчестве Федора Достоевского, что грело душу католика кардинала Войтылы.
Понятно, что почти все мои коллеги, сотрудники Института философии ПАН, не скрывали своего негативного отношения к навязанной им, полякам, советской системе. Правда, радовались тому, что у них, поляков, куда больше свобод, чем у нас в СССР. Но, как я помню, тогда все эти свои польские беды – и четвертый раздел Польши в 1939 году, и Катынь, – они связывали не с русскими и Россией, и даже не с СССР, а прежде всего с личностью Сталина. Любой антисталинист был для поляка, как я помню, самым близким человеком. Я был в Гданьске в августе 1980 года, когда зарождалась «Солидарность». Но и в лозунгах «Солидарности», как я точно помню, не было ничего антирусского.
