И последнее. Почему в России, в отличие от всех бывших советских республик, и в особенности от бывших стран Варшавского договора, антикоммунистическая революция, как я осознал, захлебнулась, почему в России так и не появилось широкого морального осуждения преступлений советской власти. Я, сам того не осознавая, уже ответил на этот вопрос. Наверное, дело в том, что у нас, как и до революции 1917 года, так и сейчас, не существует единой российской нации. У нас, как и до революции 1917 года, подавляющее большинство и параллельное ему, активно мыслящее меньшинство, живут в различных системах ценностей. Мы почему-то забыли, что на самом деле у нас, в отличие от стран Восточной Европы, антикоммунистическая революция была инициативой всего лишь меньшинства, т. е. активно мыслящей интеллигенции. А наше русское большинство, когда осознало, что демократические реформы ему ничего не дают, спокойно вернулось к тем привычным ценностям, которыми они жили до 1991 года. И теперь стало понятно, почему мы не можем жить без самодержавия, почему мы вернулись к традициям сверхвластия. Без сверхвластия, без самодержавия лидера страны мы не можем соединить наше традиционное большинство с нашим успешным и креативным меньшинством. В России так и не произошла антикоммунистическая революция, ибо у нас не было и до сих пор нет субъекта для моральной оценки своей национальной истории, для сопереживания мукам и страданиям тех же жертв ЧК – НКВД.
Январь 2018 года
Русофобия Запада – миф, придуманный нашими пропагандистами
В мире нет никакого негативного отношения к русскому человеку
Дело было в США, в декабре 1990 года, в одном из переулков недалеко от Белого дома. После лекции меня провожал к машине, как он представился, сотрудник советского отдела ЦРУ Иван Новгородов. Организатор моей встречи с сотрудниками Госдепа и ЦРУ, занимающимися изучением СССР, руководитель соответствующего отдела в Госдепе Шен Бернс, у которого я жил дома, остался в ресторане, где была организована презентация только что изданной в США моей книги «Умер ли сталинизм?» и, соответственно, моя лекция. Как я помню, все это происходило в каком-то подвальном помещении, в переулке напротив Белого дома. Шен Бернс, который должен был отвезти меня домой, не появлялся, и у нас с Иваном Новгородовым было достаточно времени, чтобы один на один обсудить волнующий его вопрос о политических перспективах Бориса Ельцина. Он был изрядно навеселе (у силовиков США принято совмещать присутствие на лекции с обильным дармовым ужином) и, облокотившись на дерево, говорил мне, что как дитя белой эмиграции он очень обеспокоен возможным приходом Ельцина к власти: «Ельцин со своим суверенитетом РСФСР – это смерть России», – несколько раз повторил мне один из ведущих аналитиков тогдашнего ЦРУ. И только беседуя один на один с Иваном Новгородовым, я понял, почему так долго меня мучили собравшиеся специалисты по России вопросами о возможном исходе борьбы между Горбачевым и Ельциным.
