лесу, то её эпилог разыграется в
том лесу.
И едва спичка погасла в потоке моей крови, тотчас — или мне мерещится? — толпа теней с винтовками за спиной окружает хату с погребом, откуда я только что бежал. На трёх языках мне приказывают сдаваться. Но никто не спешит появиться из погреба, и вот, расписанная золотой кистью, хата превращается в гружённую пламенем телегу, её колёса крутятся над лесом, и она исчезает где-то в вышине, среди испуганных звёзд.
Теперь понятно, что сапоги пожертвовали собой ради меня: если бы я надел их или они наделись бы на мои ноги, я бы никак не успел добежать до леса. Убийцы догнали бы мою хромую тень и вместе с ней взяли бы меня живым.
Наверно, моя тень не сдалась бы. Не позволила бы заковать себя в цепи. Но меня убийцы заставили бы признаться, что я человек. Кто знает, выдержал бы я испытание или нет. Не ручаюсь. Может, и признался бы.
Итак, из обитателя погреба я превратился в обитателя леса. И что дальше? Раз возник такой вопрос, значит, и дальше что-то будет. Попрыгай-ка, братец, под звёздным небом, чтобы ноги не отморозить. Хорошо, что я о них вспомнил, надо о них позаботиться. Я отрываю от тёплой рубахи полосы и обматываю израненные ступни. Неужели я снова стал ребёнком в пелёнках?
Проходит минута за минутой. Убийцы обнаружили на пушистом снегу мои следы. Зелёными фонариками освещают отпечатки моих ног, ведущие к ельнику. Наклоняются над ними, будто собирают ягоды, схваченную морозом клюкву. Но чудесная ночь пока что меня не покинула: она снова передвинула свои фосфорические стрелки, и с неба посыпалась крупная снежная крупа: с вышины спускается мраморный дворец. Пускай теперь убийцы хоть рентгеном снег просвечивают — бесполезно, всё равно моих следов не найдут.
Зелёные фонарики отступают и исчезают в горячем пепле спалённой хаты.
4
Чья жизнь настолько мне дорога, что за неё мне и соль на раны в радость? Ведь не может быть, что я хочу спасти лишь свою шкуру. Вот, пожалуйста: я разматываю оторванные от рубахи полосы, связываю их друг с другом, перекидываю через еловую ветку и уже примеряю к шее спасительную петлю. Но вдруг чужая жизнь, которая мне дороже, чем моя, освещает своей силой моё отчаяние, и вместо моего тела — в петле болтается чёрный ветер.
Теперь я знаю, что той светлой силой была ты. Твой образ проплыл у меня перед глазами.
И я обратился к себе, говоря:
— Я не могу собственноручно погасить своё дыхание, потому что жизнь, которая мне дороже, чем моя, улыбкой проникла в мои жилы. Отдаю себя во власть чудесной ночи, и пусть она дальше передвигает свои стрелки.
