Разум продолжал цепляться за какие-то несущественные детали, чтобы не сильно акцентироваться на внешних раздражителях, из-за чего я никак не мог понять, почему моя рука, например, такая узкая, бледная, на которой хоть и имеются подушечки мозолей, но они какие-то мягкие, вялые, как и вся эта рука. Ведь по идее Карл Петер должен был как минимум уметь ездить на лошади, да и фехтованию его должны были учить, или не должны были? Герцогов учили этому, или нет? Я что-то запутался. Захотелось обхватить голову руками, сдавить ее посильнее и… проснуться, мать вашу! Проснуться хоть где в знакомом мне мире, пускай в сугробе наполовину обмороженным, ничего, прорвемся. Мне, чтобы инженером при нефтеперекачивающей установке сидеть, все конечности в целостности не нужны, а протезы сейчас делают очень качественные. Я даже к этому готов, только, чтобы вот этот кошмар, наполненный немецкой речью, которую я не понимаю, наконец, прекратился.
К счастью, общаться со служанкой мне не пришлось, иначе, сопровождающие меня лица уже поняли бы, что я не понимаю ни слова, о чем мне говорят, обращаясь ко мне или хотя бы к той же служанке. За столом мы сидели втроем: я, Корф и тот второй, который позвал Румберга.
Принесли завтрак: свиные ребра с кислой капустой, обжаренные так, что казались пригоревшими, хлеб, масло, сыр. Большой кувшин с пивом, но как бы не хотелось пить, к пиву я так и не смог заставить себя притронуться, хотя, прислушавшись к реакции тела, отторжения не почувствовал. Вот это мне точно не понравилось, я был не особым любителем выпить, а уж мальчишке моего возраста это вряд ли было полезно.
— Герцог опять ничего не ест? — Корф проговорил это между обгладыванием ребрышка и шумным запиванием кушанья прямо из кувшина, который стоял перед ним. К слову, перед каждым их нас стоял такой кувшин. — Берхгольц, ну хоть вы попробуйте на него повлиять. Вроде бы вам удалось найти с ним общий язык. Вы же были его наставником и воспитателем в конце концов.
— И это занятие, надо сказать, никогда не приносило мне удовлетворения. Что касается общего языка, который вроде бы нам с Брюммером удалось найти, когда мы воспитывали его как истинного солдата и офицера, то он потерялся где-то между Фленсбургом и Берлином, — пренебрежительно произнес Берхгольц. Я же напрягся на этих словах, сжав и потом медленно разжав кулаки под столом. Ах ты гнида немецкая, воспитание как истинного солдата включает в себя порку двадцать четыре на семь и всяческую муштру. Ты что же над ребенком издевался, тварь? Неудивительно, что это тело такое прозрачное, просто эльф эфемерный, мать вашу, а не полноценный подросток. А что еще вы делали? На горох поди ставили? Это самое распространенное наказание было в эти времена, если мне память совсем не отказывает. — У его высочества весьма непростой характер. Полагаю, императрице Елисавете придется с ним тяжело.
