Идя домой, почти у выхода парка, Я разглядел в дали на скамейке трёх молодых парней, они над чем-то громко смеются, то и дело толкая друг друга в плечо, в спину. Один, самый высокий, сделал символичный мах рукой и ушёл. Видно, так попрощался.
Есть такое странное ощущение, вроде внутренней осторожности. Не то что бы это была трусость, просто осторожность. Видишь впереди себя толпу незнакомых людей, понимаешь, что, возможно, они агрессивны. И когда проходишь мимо, на несколько мгновений всё внутри как будто сжимается в одну точку, время замедляется, все чувства накаляются до придела, и ты думаешь: «Так, что мне сделать, если сейчас они нападут: ударить или убежать?», и кажется что, вот если кто-нибудь в этом момент окликнет тебя, типа: «Эй, ты! Иди сюда!», — тело, как сжатая пружина, взведётся и сделает то, что нужно.
Вот и сейчас, Я затаил дыхание, сжал кулаки в карманах и, отводя взгляд, иду мимо. Пружина взвелась. Сейчас, ещё пара шагов и можно будет расслабиться. Один шаг, второй шаг, третий шаг…
— Эй, ты! Иди сюда!
Что-то внутри меня оборвалось, наверное, пружина. Я, как вкопанный, застыл на месте. С головы до ног меня окатило то ли ледяной, то ли обжигающей волной. «Обернуться или убежать? Обернуться или убежать». Что за хрень?! Где моя пружина?
Я обернулся. Передо мной сидели два парня: оба черноволосые, с густой заросшей щетиной, но видно, что молодые, лет по двадцать-двадцать пять, наверное. Один пониже, побородастее, другой повыше, похудее. Оба одеты в спортивные костюмы, сто процентов спортсмены.
— Сюда подойди, — сказал тот, что повыше, кивком показав на место у своих ног.
Я почти не слышу его, внутри меня что-то сильно шумит, разнося оглушающий гул по всему телу. В этом гуле Я вылавливал тонкие мысли: «Подойти», «Сам подойди», «Убежать», «Стоять», «Кричать». Наверное, Я слишком долго думал, и это огорчило моего собеседника. Он подошёл ко мне сам. «Надо же какой милый молодой человек», — думаю Я, хотя нет, шутить это плохая идея, но разум, защищая меня от паники, то и дело выкидывает в сознание шутку-другую.
Осмотрев меня с ног до головы, он упёрся своим лбом мне в макушку, как обычно упираются горные бараны.
— Ты что, глухой чтоль? Или больной?
— Тише брат! Подожди… — тот, что поменьше, будем злостно и условно называть его «тот, что поменьше», слез со скамейки и подошёл к нам, ко мне и моему новому знакомому. Он аккуратно обнял меня за плечо и тихо, как будто успокаивая, сказал на ухо. — Маму жалко? Тогда не шуми, доставай всё из карманов, — сказав это, в его левой руке сверкнуло маленькое лезвие, наверное, складного ножа. Тут во мне, что-то чикнуло. Было уже не до шуток. Я сразу вспомнил маму, хотя не думал о ней уже месяца два. Подумал, как она будет плакать, если меня найдёт какой-нибудь дворник, убирая утренний парк от опавшей листвы, голым и мёртвым.
