– Ай-яй-яй… – покачал я головой. – Вам что, мало слов? Они ж не врали, когда вам в любви признавались.
– Не врали, – вздохнула Зина, и заулыбалась: – Понимаешь, когда Дюха говорит, что любит, это приятно. Но, когда я слышу, как он думает обо мне, приятней вдвойне!
– Ой, втройне! – подхватила Аля. – Ведь в мыслях не притворишься!
– Ты только не говори им, ладно? – растревожилась Тимоша. – А то обидятся!
– Ладно, это наш секрет… – явил я милость. – Девушки! Пора! В Англии файв-о-клок… Давайте, в круг!
С дровяным грохотом мы составили стулья, и расселись, взяв друг друга за руки для пущего телесного контакта – девчонки мои еще не настолько умелые, чтобы соединять Силу порознь.
Справа от меня мостилась Рита, а слева ерзала Ефимова. Ее шея и плечи были слегка оголены, и я в который раз поразился чистоте алькиной кожи – не то, что прыщика, даже родинки или конопушки ни единой! Матовая гладь цвета слабого загара…
Собравшись, я взял Альбину и Риту за руки, и выдохнул:
– Начали! Изгоняем все ненужные мысли, отрешаемся от земного и небесного, сосредотачиваемся…
Меня окатило жаркой волной – могучий поток Силы бурлил, всё прибывая и прибывая. Он горячил кровь и ошпаривал мозг. Закрыв глаза, я нащупал то самое место…
Направление – Бэкингемшир… Рядом с Эйлсбери… Замок Уоддесдон.
Тот же день, чуть раньше
Соединенное Королевство, Уоддесдон
Натаниэль Чарльз Джейкоб Ротшильд остановился у большого окна в мелкую расстекловку, и слегка раздвинул полупрозрачные портьеры. Больше самого замка он любил обширный сад – эти травянистые перевалы, купы деревьев, трудолюбиво подстриженный кустарник…
Он отдыхал душою в английской глубинке, где традиции чтут не напоказ, как в суетном и космополитичном Лондоне. Барон скривил рот, что можно было представить, как усмешку.
Нельзя заставить народ соблюдать обычай – это должно быть частью их жизни, как в старину, при ком-то из Генрихов, или как там звали короля… А уж барон Ротшильд развернулся бы – деньги и тогда правили миром.
Все равно, хорошее было времечко… Четкое, без этих дурацких полутонов, в которых вымарывается первозданный цвет. Деревенщина пашет, монахи молятся всевышнему, дворяне пируют. А уж коли враг пожаловал – меч долой, и в бой! Ну, или на охоту…
Джейкоб проводил равнодушным взглядом кучку озябших туристов, наперекор погоде восторгавшихся архитектурой Уоддесдон-Мэнор. Иногда, особенно летом или весной, когда сад в кипенно-белом убранстве, он представлял всех этих бездельников, с «Никонами» на жирных шеях, за мирных и работящих пейзан.
