Забвение истории – одержимость историей | страница 60

Разрушение Пальмиры ошеломило весь мир. Здесь нельзя не вспомнить слова из песни Джони Митчелл: «You don’t know what you’ve got ’til it’s gone»[93]. Пока террористы постепенно разрушали Пальмиру, уничтожая памятники культуры, телевизионные кадры этих событий заполняли интернет, приковывая всеобщее внимание. Но даже когда памятник культуры разрушен, не всегда ясно, утрачен ли он окончательно. Как показывает пример с головой Ленина, некоторые ликвидированные памятники порой возвращаются. Так, здания, снесенные в ХХ веке по тем или иным соображениям, ныне порой восстанавливаются, в том числе московский храм Христа Спасителя или рижский Дом Черноголовых и берлинский Городской дворец, если говорить о наиболее показательных случаях. Когда восстановление прежнего здания происходит при жизни следующего поколения или еще позднее, то зиявшая ранее пустота легко заполняется, она автоматически закрывается в сознании людей восстановленным зданием. Можно с уверенностью сказать, что историческая Пальмира продолжит свою жизнь в изображениях и текстах[94]. После того как Пальмира будет отбита у ИГ, возникнет новый вопрос: можно и нужно ли восстанавливать эти исторические руины?

Холокост не был первым геноцидом ХХ века; до этого имели место еще два случая подобных преступлений против человечности: армянский геноцид 1915 года, организованный младотюркской Партией единства и прогресса, и истребление племен гереро и нама в 1904–1908 годах, совершенное немецкими колониальными войсками на территории нынешней Намибии. Немцы были так или иначе причастны к обоим названным случаям геноцида. Срока давности для геноцида не существует, и память о нем сохраняется иначе, нежели память о войне. Если после войны друг другу противостоят победители и побежденные, которым вслед за заключением мира приходится сохранять в совместном будущем столь разные воспоминания об эксцессах насилия, то после геноцида друг другу противостоят преступники и жертвы, причем преступники делают ставку на забвение событий прошлого и их вытеснение из памяти, а жертвы обычно формируют сильную и устойчивую мемориальную культуру. Подобная радикальная асимметрия между интенсивным желанием забвения, с одной стороны, и императивом памятования, с другой, характеризует ситуацию долгих лет после геноцида, которая воспроизводит и продолжает асимметрию могущества и бессилия во взаимоотношениях между обеими сторонами. Эта забытая и вытесненная из памяти история не дает покоя. 2015 и 2016 годы дали немало поводов проверить, насколько актуальны ныне события прошлого, и обратиться к ним вновь.