революция, несмотря на религиозное знамя, которым оно прикрывалось»
[36]. Даже если он, будучи австрийским министром, «боялся, что, потрясая и ослабляя Турцию, это движение греков слишком усилит (со временем) Россию, то такого рода частное политическое соображение чисто австрийского рода ничуть не уменьшает силы его общеисторической прозорливости.
Плоды национально-греческого движения оказались общедемократическими европейскими плодами»
[37].
На взгляд Леонтьева, «Меттерних понимал яснее других тайный дух и будущее значение этой национальной инзуррекции (т. е. восстания. — П. Р.) лишь потому, что он был защитником и представителем интересов самого не племенного в мире государства»[38]. Его разум и инстинкт были особенно обострены, так как движения, подобные греческому, таили смертельную опасность для многонациональной (многоплеменной, по Леонтьеву) австрийской империи, где титульная нация составляла явное меньшинство. Имперский образ мыслей Леонтьева помогал ему лучше понимать проблемы, с которыми сталкивался канцлер Австрийской империи.
Особенно глубоким постижением специфики политического курса Меттерниха выделяется Н. Я. Данилевский. Российский культур-философ полемизирует с фактически общепринятой оценкой австрийского канцлера: «Обыкновенно Меттерниху отказывают в высших способностях государственного человека, утверждая за ним не более как славу ловкого дипломата, как за каким-нибудь Кауницем или Талейраном, на том основании, что будто бы он не умел оценить духа времени, не понимал силы идей и потому вступил с ними в неравную борьбу, окончившуюся после 33-летнего торжества совершенным распадом его системы еще при жизни его и чуть ли не гибелью Австрии»[39].
Далее Данилевский говорит, что не стал бы оспаривать распространенную точку зрения, если бы Меттерних следовал принципам своей системы, будучи правителем Англии, Франции, Пруссии, России, Италии, фактически любого государства, кроме Австрии. Все дело в том, убежден Данилевский, что Австрия «могла сохранить свое существование единственно под условием недеятельного сна. Что среди XIX века умел он (Меттерних. — П. Р.) длить этот сон целую треть столетия, — доказывает, что он понимал и дух времени, и силу идей; ибо без понимания своего врага не мог бы он так долго и так успешно с ним бороться»[40]. Меттерних, по словам российского мыслителя, «не централист, не дуалист, не федералист. Он, как бы это выразить, — опиумист, что ли, — усыпитель, который вполне сознает, что Австрии предстоят только две альтернативы: или спать непробудным сном, быть погруженной в летаргию, или распасться и сгинуть с лица земли»
