Темная волна. Лучшее | страница 48



Кто-то…


день седьмой

Предметы откликались только на прикосновения. Если не брать их в руки, они могли быть чем угодно. Даже чем-то живым.

Заложило нос. Саднило горло. Руки и ноги ритмично дрожали.


день восьмой

Ему казалось, что он Мария Манасеина, физиолог, а за окном конец девятнадцатого века. Он – она – не давал щенкам спать. На пятый день щенки умерли.


день девятый

Он говорил сам с собой. Речь стала нечёткой, бессвязной. Полуслепой взгляд скакал по комнате: этажерка, шкаф, кровать, мёртвые щенки с погрызенными переплётами… сконцентрироваться не получалось. Кружилась голова.


день десятый

Стена распалась на треугольные пылинки. За стеной был пруд и дорожки по обе его стороны, бегущие к лесу. У воды стоял баллон. От баллона топорщился огрызок шланга. Когда Гур подошёл и крутанул вентиль, из него вырвался смешной розоватый дым, заиграл резиновым хоботом.


день одиннадцатый

В углу комнаты гнусно хихикнули.

– Прости, братик, – сказал двойник Гура голосом Любы. – Я не должна была так поступать.

Гур открыл и закрыл полный песка рот.

– Ведь я терзала тебя, Виль? Своей болью, своим адом? Ведь так? Мне следовало умереть раньше.

Двойник ударил себя по щеке.

– Плохая, плохая сестра. Но… что ты почувствовал, когда понял, что пришли не за тобой? Облегчение? Радость?

– Облегчение, – промямлил Гур. – И страх.

– Прости меня за это. Но теперь всё позади. Ты ведь видел штрафной лагерь и закрытые гробы?

– Зачем… зачем гробы?

– Потому что зекам, которые хоронят зеков, не положено было видеть того, что сделали с их товарищами в медицинском корпусе. Понимаешь, братик? Я тоже там – в одном из этих гробов. Они отпилили мне кусок черепа… отпилили, когда я ещё была жива.

Существо в углу комнаты вытянуло вперёд руку и показало выжженный лагерный номер:

– Видишь?

Да, он видел. Сейчас и раньше. Они оба умели видеть и чувствовать происходящее с ними. Дар разнополых близнецов, расщеплённая плоть, но не связь.

В моменты эмоциональных амплитуд он подключался к голове сестры, примагниченный её болью или страхом. Никакого мысленного понимания, разговоров на расстоянии – только кусочки пережитых на двоих кошмаров, вспышки неконтролируемого слияния, скоротечного, болезненного. Одинаковые сны, которые снами не являлись. Это было забавным и даже полезным в детстве (если бы не Люба, он не выбрался бы из карьера, в котором сломал ногу), но со временем стало обременительным. Пугающим.

– Да, ты всё видел! Допросы, боксы, перегон, гробы в ямах! – внезапно закричал двойник. – Ты знал, что со мной делают! Как ты можешь жить с этим?!