полностью, превращается в сексуальную деятельность. Ребенок, посаженный на горшок, экономит свои фекалии, но не скупится на слова, он рано начинает «говорить, говорить, ничего, кроме слов…», психоаналитическая абстиненция ему подходит, как перчатка, он просит еще и еще.
Игра львицы со своими детенышами ясно показывает нам, что первая нежность – млекопитающая. Невозможно питаться все время телом «матери» без того, чтобы отношения кормления не были бы дублированы нежностью жестов, движений и прикосновений к коже. Самка подчиняется безоговорочно; у женщины-матери>* это проистекает из бессознательного и варьирует от удушающей ласковости до табу прикосновений, отодвигающего младенца к кончикам рук, а в промежутке находится мать, которая ласкает и убаюкивает, смешивая любовь и заботу с удовольствием. Нет ничего хуже реактивной нежности, когда ненависть матери к своему ребенку не находит другого способа выражения, кроме маскировки ненависти в ее противоположности.
Существовала ли когда-либо человеческая нежность, не отмеченная эротизмом? Нежный жест, ласка, содержащаяся в прелюдии сексуальности, несет следы парциальной сексуальности (оральная, анальная и другие) и компромисса между их ингибицией и удовлетворением.
Хотелось бы верить, что не нежность была первым вытесненным>* чувством. Офелия ждет чувственности, но получает от своего партнера всего лишь нежность: «Он сентиментальный, занимается любовью, не причиняя никакой боли… Но мне нужен мужчина, который прижал бы меня к стенке в ванной комнате!».
Ненависть всегда предметна, ненавидят с уверенностью, которая отсутствует у любви>*. Ненависть знает, ей хорошо известен ее объект (объект любви неизвестен); кто охвачен ненавистью, способен на постоянство в существовании, порой на протяжении всей супружеской жизни, в любовных же отношениях постоянство проявляют реже. Ненависть легко ассоциируется с разрушением, забывают, что она является «тонизирующей, она заставляет жить» (Бальзак). Ненависть, которую мы вынашиваем в себе, ненависть, которую мы воспринимаем… Стриндберг писал Гогену: «Мне представляется, что ненависть других вас вдохновляет и укрепляет».
Ненависть и любовь способны трансформироваться из одной в другую, однако речь все же не идет о простой симметрии. Ненависть угрожает существованию объекта, но более глубоко очерчивает границы Я, сопрягая свои силы с силами нарциссизма>*, с любовью Я к самому себе. Различия между Я и другим стремятся к упразднению, если их удерживают искусственно, насильно (между сербом и хорватом, между хуту и тутси), нарциссизм сводится к «небольшим различиям», велика опасность, что ненависть яростно разрушает то, что реальность рискует смешивать. Чистота (расы), депортация, чистка (этническая)… Я
