делает упор на «одинаковый», что иногда оправданно, особенно когда объект является скорее двойником, чем «другим». Особенно двойником ребенка, в прошлом мальчика, которого мать так сильно любила и которого мы любим сейчас в образе эфеба, напоминающего юного лютниста на картине Караваджо. Но это всего лишь один психический путь из множества других возможных. Первая сексуальная идентификация соответствует полу, она возможна, если только родитель не будет упорствовать в своем желании, несмотря на то, что анатомия новорожденного ребенка не соответствует родительскому фантазму; психический пол ребенка, обрисованный в бессознательном взрослого, обязательно наложит свой отпечаток на реальный пол ребенка. Девушка с мальчишескими замашками будет любить девушек, женоподобный мальчик будет любить мужчин. Однако и выбор партнера
противоположного пола не освобождает от гомосексуальности. Иногда она присутствует в негативе, когда страх и ужас перед противоположным полом играет решающую роль в выборе сексуального партнера. «Вагина? – спрашивает такой мужчина, – это бездонный колодец, красный, липкий, это зияющая дыра, которую пенис никогда не сможет заполнить». Ненависть к другому полу присутствует и в определенной женской гомосексуальности, при которой фаллос идентифицируется с садистическим инструментом, которая запрещает любую практику пенетрации, обрекая при этом эротизм лишь скользить по поверхности кожи. Ничего уже не ценится: искусственный пенис является неотъемлемым инструментом женщины, убежденной в примате фаллоса и в своем воображаемом обладании им.
В «гомосексуальном» выборе присутствует одна константа: выбор никогда не совершается по простой прямой линии, он никогда не идет напрямую от любви ребенка, направленной на однополого родителя, к объекту, выбранному позже. Идентификации>* взаимопроникаются, пути смешиваются. Равновесие часто нарушается: мать чаще, чем отец, является инфантильным партнером человека, который в будущем сделает гомосексуальный выбор независимо от пола, будет ли он женским или мужским. Так, взрослая женщина вновь видит себя девочкой, лежащей в кровати матери, два тела, прижатые друг к другу, формируя вместе спусковой крючок пистолета, спиной к материнскому животу, ритм дыхания которой совпадает с ритмом спящей.
«Низкое и тяжелое небо давит, как крышка гроба», депрессия, словно туман, окутывающий психическую жизнь. Ничего не разглядеть, ничто больше не имеет значения. «Депрессия» – едва ли это слово может быть лишь метафорой, особенно когда тело сгибается, движения замедляются, взгляд опустошается. Остается только голая тревога
