* * *
Да, очень тяжела «соболья шуба» Бондарчука. Они сняли невероятной сложности, невероятного масштаба, невероятной организации сцену Аустерлица. И вся эта сцена оказалась в браке на пленке. Если бы я хотя бы пять кадров из Аустерлица снял и они бы оказались бракованными, я стал бы уже тогда таким же седым, как сегодня. А было забраковано все… И Сергей Федорович все переснимал заново, еще раз…
Все это было невероятно сложно. Это просто с ума сойти можно, даже если просто подумать о том, чтобы это заново сделать. Пожары… Сцены пожара Москвы. Брак… И Сергей Федорович снял все это второй раз. Они снимали все это с совершенно замечательным оператором Петрицким. И существует множество таких, очень правильных, очень хороших легенд русского кино о великой русской операторской школе: Москвин, Рерберг, Лебешев.
Как-то обошли, я до сих пор не понимаю почему, имя этого изумительного оператора Петрицкого.
А кроме того, что он изумительный оператор, он еще совершенно феноменальной мужественности и силы человек, который стоял за Сергеем Федоровичем и который делал все эти невероятной сложности дубли и трудности сцен. И при всем при этом Сергей Федорович оставался мастером тончайших психологических сцен, тонких нюансов, потому что он был так устроен. Он прекрасно понимал, что в нормальной человеческой жизни должны одновременно жить два космоса: космос мироздания и космос человеческой души.
И вся «Война и мир» — это великолепное и великое сочленение космоса мироздания и космоса человеческой души. Это, пожалуй, самая знаменитая русская картина в мире. Я уже не помню, существуют фантастические цифры на тему того, сколько людей на белом свете посмотрели «Войну и мир», сколько людей узнали, что, оказывается, русские — это вот такие, как Пьер, такие, как Наташа, которую блистательно играла Люся Савельева. Эта картина поколебала сознание мира по отношению к русским. Они вдруг поняли, что Россия — тоже космос.
* * *
Я когда-то, примерно двадцать лет назад, снимал про Сергея Федоровича и про Федю Бондарчука программу «Отец и сын». И в этой программе Сергей Федорович сказал удивительную по такой ясности и простоте вещь. Я стал говорить: «О, сколько вы натерпелись, сколько вы пережили на съемках „Войны и мира“». А он говорит: «Да, съемки трудные были…
А знаете, что такое выбор натуры по „Войне и миру“? Ты знаешь, сколько России я вот этими ногами исходил?»
Понимаете, это же все не компьютер, это же все не агентство по подбору натуры. Это собственные ноги, глаза, разум, душа великого художника. Конечно, мы ничего не понимали. Мы все время, да и до сих пор находимся в состоянии всеобщей подозрительности друг к другу. «Ну, конечно, если бы на меня работали восемь заводов… Конечно, если бы у меня в кабинете стояла государственная „вертушка“ — телефонная связь лично с Никитой Сергеевичем Хрущевым, то и я бы мог…» А никакого «и я бы мог…» не было бы. Никто бы ничего подобного не сделал, сохранив в себе при этом ясный, здравый смысл.
