— Ой, уж со мной-то все в порядке, — быстро ответила она, — но я была просто уверена, что ты опять подхватил насморк. Всю ночь шмырг да шмырг…
Кофе выплеснулся в блюдце, когда Дэвид резко опустил чашку. Слова матери все-таки пробудили то неуловимое воспоминание, и теперь, когда оно вернулось, не хотелось заглядывать ему в лицо.
— Опаздываю, надо бежать, — буркнул он.
Она проводила его до двери, настолько привыкшая к его спешке, что и не увидела в ней ничего необычного. Ее усталый голос догнал его уже на темной лестнице:
— Очень надеюсь, что под полом не сдохла крыса. Заметил, как воняет?
Наконец он выбежал из дома и затерялся вместе со своими воспоминаниями в утренней городской горячке. На асфальте пели шины. Кашляли, потом заводились с ревом остывшие за ночь моторы. По тротуару постукивали каблуки, спешили, семенили рысцой, сходясь у трамвайных остановок и станций надземки. Низкие каблуки, высокие каблуки, каблуки стенографисток, едущих в центр, и рабочих, направляющихся на оборонные заводы у окраин. Вопли газетчиков и мелькание заголовков: «ПОБЕДОНОСНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ АВИАЦИИ… ПОТОПЛЕН ЛИНКОР… ПОДГОТОВКА К ОБЩЕМУ ЗАТЕМНЕНИЮ… НА ЗАРАНЕЕ ПОДГОТОВЛЕННЫЕ ПОЗИЦИИ».
Но в чопорной тесноте трамвая тревожные мысли опять настойчиво полезли в голову, и отделаться от них было просто невозможно. К тому же застарелый лекарственный запах желтых деревянных скамей немедленно напомнил про тот, другой запах. Стиснув в карманах пальто кулаки, Дэвид Лэшли спросил себя: возможно ли, чтобы взрослый человек так поддавался каким-то детским страхам? И в то же самое мгновение вдруг с острой уверенностью осознал, что никакие это не детские страхи — это все та же непонятная тварь, что преследовала его годами, становясь все сильней и опасней, пока, будто у демонического волка Фенрира с наступлением Рагнарёка, ее зияющая пасть не стала уже задевать челюстями небо и землю, стремясь распахнуться еще шире. Тварь, что неотвязно ходила за ним по пятам, иногда так далеко позади, что он забывал о ее существовании, но теперь так близко, что он чувствовал на затылке ее холодное тошнотворное дыхание. Оборотни? В библиотеке он прочитал про них почти все, в тревожном оцепенении перелистывая пыльные тома, но прочитанное делало их какими-то безобидными и безликими — лишенными всякой жизненной силы суевериями — в сравнении с тварью, что была плоть от плоти огромных расползшихся городов и хаотически переплетенных народов двадцатого века, настолько плоть от плоти, что он, Дэвид Лэшли, уже пугался рычания моторов и тоскливых завываний фабричных гудков — звуков одновременно животных и механистических; вздрагивал и торопливо отступал при виде фар в ночи — этих ослепительных немигающих глаз; невольно поеживался и убыстрял шаг, заслышав крысиную возню в переулке или ухватив взглядом темные очертания изможденной дворняги, роющейся в отбросах на пустыре. «Шмырг да шмырг», — сказала мать. Какими еще словами опишешь пытливое, назойливое любопытство зверя, всю ночь в его снах таившегося за дверью спальни, а потом вломившегося внутрь, чтоб поставить грязные лапы ему на грудь? На мгновение на желтом потолке и кричащих рекламных плакатах вагона проявилась его безобразная морда… красные глаза, словно подернутый грязной пеной расплавленный металл… челюсти, сочащиеся черной нефтяной слюной…
