Михаил Ульянов | страница 8
Он был, представляете себе, лауреатом Ленинской премии! А дальше он стал вообще невозможным человеком. Его избрали в ЦК КПСС, но не просто туда, а в ревизионную комиссию ЦК КПСС. То есть страшнее Михаила Александровича нельзя было придумать никакого административного персонажа. Он обладал правом ревизионной деятельности по отношению к деятельности ЦК КПСС. Но тем не менее он как-то говорил: «Да тут много у нас сейчас ненормального». Вот опять очень странно. Он сам понимал, что это какой-то бред — одновременно лежать под трамваем и стать заместителем председателя ревизионной комиссии ЦК КПСС. Какой-то бред! И эти несоответствия слона с ума могут свести, но не Ульянова. В нем всегда жило исключительное нравственное здоровье мужчины. Вот с тем абсолютно спокойным достоинством, с которым он осуществлял обязанности члена этой комиссии, с тем же спокойным мужественным достоинством он осуществлял свои обязанности ведущего актера Театра Вахтангова, ведущего актера советского и российского кино.
Вот это все вместе как-то в нем не убило человека. Ну как? Ну ясно, что это такая гремучая смесь, которая и слона убьет. Она из слона может сделать такого административного идиота. Ничего подобного! Абсолютно нормальный человек. И вот когда я начал снимать свою дипломную работу «Егор Булычов и другие», произошла такая история. Я вот снял чеховскую картину «От нечего делать», и как бы она кому-то там понравилась. И после этого я пришел к себе в родное объединение ко Льву Оскаровичу Арнштаму, а после того как уже закончил, к Борису Григорьевичу Гребневу. Они говорят: «Ну давай, чего ты делать хочешь?» Я говорю: «А чего думать? Мне думать нечего. Я вот сейчас Чехова сделал, вроде как не совсем хреново получилось, и имеет хоть какой-то… Мне Митта сто пятьдесят грамм поставил — ему понравилось. Имеет уже какой-то общественный резонанс положительный. Давайте я сниму „Вишневый сад“ Чехова. Давайте, я знаю, как его снимать, я знаю, я все знаю про „Вишневый сад“».
Егор Булычов и другие
А тогда был огромнейший кинематографический начальник Баскаков. Такой мрачный, красивый, очень волевой человек, с которым дружил наш главный редактор Борис Кремнев. Он говорил: «Ну давай я прокачу, расскажу эту идею, может, он и поддержит». И Кремнев рассказал, что вот Соловьев хочет ставить «Вишневый сад». На что Баскаков сказал: «Что за бред? Молодой человек только закончил ВГИК. Какой „Вишневый сад“? Кто там чего продал? Какой там Гаев, какой Лопахин, что за ерунда?» А был 1968 год… «Вот я сейчас был в Париже, — сказал Баскаков, — и я видел революционное волнение французской молодежи. Это была очень мощная революционная молодежь. И там еще черт знает чем все закончится во Франции». Во Франции потом все закончилось хорошо, у Баскакова — не очень. «И вот там на Елисейских Полях я видел огромную очередь в театр. И народ этот шел смотреть пьесу „Егор Булычов и другие“. Вот я понимаю. Вот это… Но для молодого человека… Там же его ровесники на улицах бьются за будущее Франции. Но для молодого человека это хоть какая-то идея». Гребнев ко мне пришел и говорит: «Старик, вот понимаешь, как среагировали на твое желание поставить „Вишневый сад“». Я говорю: «А что мне делать? Я не люблю Горького». Он говорит: «Да кто тебя спрашивает, любишь ты Горького или нет? Что тебе Горький? Мороженое, что ли? Он не мороженое, он Горький. Подумай, как вообще не то что там слизывать его, а подумай, как вставить его в круг твоих интересов. Потому что второго такого случая, чтобы тебе предложили после твоего „От нечего делать“ снять „Егора Булычова и других“, — такого второго случая не представится». Я думаю: наверное, он прав, и стал читать пьесу «Егор Булычов и другие». Это были муки ада. Я не мог дочитать ее до конца. Ну не мог. Потому что я запутывался в родственных связях. Кто кем кому приходится? Кто чей тесть, кто за кого хочет выйти замуж? Кто такой Достигаев по отношению к Булычову? Я ничего не понимал, ничего. Несколько раз я пытался дочитать пьесу до конца. Потом решил: нет, так дело не пойдет. Нужно купить листок ватмана и на нем начертить такую схему — кто кем кому приходится. Кто деверь, кто сноха, кто еще кто-то… И вот я этой хреновиной очень долго занимался. А потом я вдруг вспомнил, что есть же гениальный рассказ на эту тему у Льва Николаевича Толстого «Смерть Ивана Ильича». Что это такое потрясающее человеческое свидетельство того же самого процесса, который происходит с Булычовым. И нужно каким-то хитроумным способом идею поэтики «Вишневого сада» — такого что ли изменения времен, которого каждый человек может не чувствовать, но уже предчувствует, — связать с колоссальной, мощной, могучей поэтикой Льва Толстого в «Смерти Ивана Ильича».
