Станислав Говорухин | страница 18
Сказал я и сам удивился тому, что я ему предлагаю. Это вообще что-то невероятное для трюкача. Но Говорухин, с его обычной манерой, выслушал и говорит: «Откуда идти?» Я говорю: «Вот отсюда» — «И куда?» — «Вон туда» — «И там еще за трубу зайти?» Я говорю: «Ну если доползешь, зайди за трубу» — «Давай поехали!» Снимаем. Мы начали снимать, и я увидел на лице у Паши краем глаза вот это зверско-ненавистное выражение лица. И Говорухин все делает, как мы договаривались: так, так, бьет стекло, залезает, это самое, и вдруг Паша… Непонятно, то ли с восхищением, то ли с осуждением говорит: «Ну и лось! Ну лось! Нет, но это же просто лось!» И когда он долез до верха, что само по себе было чудовищным, так сказать, подвигом, нигде ни на секунду не засбоив, залез наверх, Паша подумал и сказал: «Ну лосина! А давай второй дубль снимем?» И мы сняли с Говорухиным второй дубль. Так Паша отомстил шахматному противнику за все свои шахматные неудачи. Такая была шахматная горячка у нас на «Ассе».
Компания же была просто невероятно пестрая. И я не могу сказать, что это уж такая была приятная Славе компания. Какие-то люди другого поколения, которых он не знает. Эстетика, которую привезли с собой питерские, — питерский рок, он не любит и не понимает. И, я бы сказал, относился к этому с таким холодным-холодным, но уважительным равнодушием. Вот так я бы сказал.
И однажды мы со Славой поехали через перевал в Симферополь. Что-то нам нужно было слетать в Москву, и ехали мы в автобусе. Я говорю: «Слав, а чего тебя как-то не радуют эстетические успехи наших юных товарищей из города Санкт-Петербурга?» Он говорит: «А чего мне радоваться-то? Я же, — говорит, — не из города Санкт-Петербурга, я из России. А русский человек, российский человек прежде всего что должен помнить и знать? То, что ему в силу обстоятельств его жизни необходимо. Просто необходимо от начала до конца наизусть знать „Евгения Онегина“». Вот это серьезные размышления. Какой тут рок? Какая культура сопротивления Санкт-Петербурга? Я промолчал, потому что про эту Славину идею я слышал раньше еще во ВГИКе. Но потом как-то ее забыл, но сейчас она снова как бы прорезалась. И мы едем по перевалу, снег, и вдруг Слава ни с того ни с сего начинает читать «Евгения Онегина» откуда-то, просто ниоткуда. И читает минут десять. Я говорю: «Слава, вот это и есть Крымов, это и есть Крымов…» Он говорит: «Да?» И на следующий день мы сняли сцену.
