Александр Абдулов | страница 10
Анна Каренина
Анна Каренина
Но там же был еще Саша Баширов, который только-только появился, которого они оба не очень хорошо знали. Но как они приняли его в эту поразительную, так сказать, игру, импровизацию! Вспомнить это — и то радость! И все как-то быстро делалось! Было такое ощущение, что делается все. Вроде как мы ничего особо не делаем, а все делается само по себе. И эту вот безумную сцену вакханалии, которая называлась «Корабль уродов», мы сняли за один день — утром начали снимать, а вечером закончили. Это уму непостижимо, потому что это очень трудно! Это огромное количество перемен состояний, душевных перемен, каких-то переживаний, каких-то тонких нот и материй. Это уму непостижимо! За один день, не имея никакой железной раскадровки, сценария! Вообще ничего не было, кроме камеры, Юры Клименко, меня и артистов. И музыки… Музыки, которая решала все. Потом приехал Боря Гребенщиков, и мы кое-что подсняли к этой сцене. Это уже была вторая смена к этой сцене. Но это уже был Боря Гребенщиков.
Как они совершенно грандиозно играли с Таней Друбич и с Людмилой Михайловной Савельевой! Даже в любой джазовой музыке, в любой джазовой импровизации должен быть какой-то человек, который задает основной музыкальный тон. Вот этим основным музыкантом всех этих импровизационных безумств, конечно, был Саша Абдулов. Причем он никогда никого ничему не учил, никогда никому ничего не говорил: «Сделай так, сделай сяк!» Он был даже не деликатен, он был исключительно по-музыкантски расположенным партнером. Он говорит: «Слушай, а давай мы тут сделаем так, а давай мы тут сделаем так».
Я уже где-то рассказывал эту историю, но я ее повторю, потому что меня это поразило. Снималась наша с Таней дочка — двух— или трехлетняя Аня Соловьева. Играла ангела. И Саша к ней должен был подходить, о чем-то ее спрашивать. И Саша тогда еще не знал Аню. Не было ничего придумано, и Таня не разговаривала с ним, и я не говорил. Ну ангел и ангел, девочка и девочка: «Ой, Тань, это твоя дочка? Правда? Ну ты смотри, да?» Он подошел к ней, говорит: «Ну что, Анька, не боишься сниматься? Нет? Не боишься? А чего ладошки мокрые? Не бойся ничего! Давай мы сейчас все с тобой сделаем на пять». Аня говорит: «Да, хорошо, сделаем». — «Значит, так. Ты танцуешь, я захожу, облокачиваюсь. Потом два раза курну, а потом у тебя спрошу: „Ничего что я куру?“»
Анна Каренина
И так это запало всем в момент съемки, что потом все друг у друга спрашивали: «Ничего, что я куру?» Я потом через двадцать лет назвал свою книжку «Ничего, что я куру?». Это все сделал не автор сценария, это все сделала музыка, появление которой нужно было уловить, не пропустить, а дальше держать основной тон и играть. Вот это и есть игра, это и есть актерская профессия. Она игра, а не нудеж, умственный и интеллектуальный. С этой беспрерывной «птицефермой», где все стукают, стукают носиками, стукают и ищут это проклятое зерно, которое то ли им есть, то ли нет. Только стук носиков раздается. А иногда и стука носиков не слышно, а слышна музыка. Потому что артистическая профессия — это тоже музыка. А все остальное к этой музыке прикладывается как бы само по себе.
