Кто сейчас-то у нас великий живой?
Когда в 1973 умер Будённый, я был потрясён. Живой миф умер. Уходила почва из-под ног.
ЕСЕНИН
В 1960-е годы было много живых, знавших Есенина, да и Константиново к нам близко. Его, Есенина, импресарио Шнейдера я видел своими глазами.
Да и этнографическая среда у нас общая.
Отец мой много общался со знавшими его. Больше всего его поразила в рассказах заплаканность Есенина-самоубийцы и то, что мать и сёстры Есенина на похороны приехали как на войну – с осуждением среды и людей, которые довели их мальчика до гибели.
МИФ И РЕПУТАЦИЯ
Многолетние мои штудии о жизни великих только недавно стали выходить из русла их собственных мифов и русел внешних репутации. Конечно, в культурно-историческом итоге только эти мифы значимы и сами уже в ответ формируют свои шаблоны. Но внутри событий, когда история ещё не свершилась и всё непредсказуемо, герои действуют во многом вне ещё не отвердевших мифов и репутаций. И вот, оказывается: как минимум половина их жизни, видимой в источниках, – ВООБЩЕ не вошла, даже материалом не вошла в мифы и репутации. Они – подводная часть айсберга, и нужны экстраординарные исследовательские усилия, чтобы – без шансов на успех – постараться понять: как эта невидимая жизнь отразилась в авторских мифах. Об обоснованности репутации же говорить можно, лишь взвешивая листки свидетельств о ней килограммами.
ЧТЕНИЕ
Именно и прежде всего московские букинисты 1970-х дали нашей семье возможность жить и расти с Андреем Белым, Борисом Пильняком, Осипом Мандельштамом, Борисом Пастернаком, Алексеем Ремизовым, Фёдором Сологубом – с их прижизненными изданиями.
В книжном магазине на Новом Арбате (тогда – проспекте Калинина), в букинистическом отделе на втором этаже слева пережил я у прилавка культурный шок, памятный мне и нынче. Дородно-толсто-высокая пара московских буржуа – мать и дочь – долго причмокивала над прижизненным томом Льва Мея, который, на мой юношеский вкус, был полным мусором. Сбоку от них к продавцу обратился зрелый любитель обложек, запросив снять с витрины и показать ему одну из них. «Это Эжен Сю», – как всегда, устало-брезгливо ответила продавец. «Фу», – столь же брезгливо ответил любитель, подтявкивая.
«Да вы что!!! Это же СЮ!!!», – хором вскричали буржуазные дамы. Вот до сих пор не могу понять, что такого великого в этом Сю.
СОВЕТСКОЕ ПОДПОЛЬЕ
Во второй половине 1970-х перепечатывая на печатной машинке официально не опубликованные тогда в СССР «живаговские» стихи Пастернака и «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама, я имел рядом с ними и перед глазами вовсе не «Архипелаг ГУЛАГ» – в нашей шахтёрской местности ему открывать было в общем нечего, – а целые книги машинописных копий сборников Бальмонта, в Москве свободно лежавшие у букинистов.
