Кювелье также искажает правду, иногда намеренно, приписывая Дю Геклену больше полномочий по принятию решений, чем он имел. Он приукрашивает факты, увеличивает цифры и, прежде всего, делает намеренные пропуски: это очевидно для последних лет жизни коннетабля, где остается огромный пробел между 1373 и 1379 годами, тем самым умалчивая о событиях, которые могут очернить память его героя.
Хронологическая и географическая неточность является для нас еще одним большим недостатком его поэмы; идентификация мест часто затруднена, ошибки и путаница многочисленны: достаточно сказать, что Кювелье говорит о Толедо как о морском порте! Он никогда не указывает даты, иногда путает порядок событий и искажает имена людей до неузнаваемости в некоторых случаях: маршал Одрегем может с одинаковым успехом стать как "Drandehan", так и "d'Andrehan", или принять пятнадцать других различных форм. В восьми оригинальных рукописях насчитывается почти тридцать вариантов этого имени.
Добавим, что произведение Кювелье задумано как chanson de geste, и поэтому оно следует определенным условностям, которые могут способствовать искажению фактов. Упомянем значительное место в поэме, отведенное сверхъестественному и чудесному, предзнаменованиям, предвестиям и разным гороскопам, некоторые из которых биографы коннетабля до сих пор принимают как исторические факты: Тифен предсказывает блестящее будущее Бертрана по звездам; обращенная еврейка предсказывает ему славу; Карл де Блуа видит во сне свое неизбежное поражение и т. д. Эти приемы вполне понятны для конца XIV века; странно, что они были подхвачены биографами нашего времени.
Поэму Кювелье следует использовать с бесконечными предосторожностями, однако она, тем не менее, представляет собой незаменимую историческую ценность. Во-первых, потому что Кювелье часто единственный из хронистов кто упоминает события, истинность которых подтверждается дипломатическими или архивными документами. Иногда он является даже более надежным источником, чем его современник Фруассар. Приведем два примера. Прежде всего, Кювелье настаивает на неграмотности Дю Геклена, говоря, что письма коннетабля ему читал секретарь или аббат. Этот момент оспаривался некоторыми историками, ссылавшимися на выражения, встречающиеся в рукописях, в которых говорится, что Бертран "приложил руку" к такому-то и такому-то документу, или письма от него заканчиваются словами "написано моей рукой", или "мы подписали эти письма собственноручно". Жан-Клод Фокон справедливо оценивает эти словесные формулировки, которые указывают на то, что документ действительно является выражением воли отправителя, и приходит к выводу, что максимум, что умел Бертран, это начертать свою подпись
