Оттенки | страница 36



Я никогда не разбирался в людях и их взаимоотношениях, да и в самом себе не очень-то разбирался, поэтому сейчас стою перед фактом перемен в своих чувствах и мыслях, как слепой при свете солнца: чувствую тепло, но не понимаю, откуда и как оно идет. Я даже не знаю, можно ли в браке — я имею в виду добропорядочный брак, который начинается со сватовства, помолвки и обручения при участии тетушек и дядюшек, с совместными трапезами и возлияниями, скучнейшими речами и кислыми поздравлениями, известными уже заранее, как десять заповедей, и кончается венчанием в церкви, дома или у пастора (невеста в белом платье, жених в черном костюме), — так вот, можно ли в таком браке или даже при заключении такого брака испытывать те чувства, которым подвластны и стар и млад, если к эротике добавлено чуточку запретного, если в нее влита капелька так называемого греха.

Знаю только, что я прожил с женой десять лет, точно куль муки у теплой печки, знаю, что она с самого начала называла меня милым, особенно если хотела от меня что-то получить, и так продолжалось до последнего времени; но я не знаю, чтобы я или она когда-нибудь испытывали нечто подобное тому, что сейчас, сжигая все мое существо, влечет меня к грешному телу госпожи Мюнт, то есть я предполагаю, что оно грешное, иначе не возбуждало бы таких безумных желаний.

Но теперь, когда жена хочет со мной развестись, когда она, так сказать, в мыслях уже нарушила супружескую верность и стала грешной, теперь она начинает вызывать во мне то, что можно назвать страстью. Это нелепо, если вспомнить, что это происходит после такой долгой совместной жизни, это поразительно, если подумать о том, какие случайные факторы должны были коснуться нашего спокойного, сонного существования, чтобы в нем пробудилось живое чувство.

Господи боже мой, где были мои глаза, неужели я не видел, какие ноги у моей жены, как они умеют ступать, точно ноги косули, неужели я был слеп, что не видел плавных линий ее бедер, гибкости ее стана, ее нежного затылка, ее глаз, которые горят почти так же, как у госпожи Мюнт, когда она меня в тот вечер спросила, больно ли умирать?!

Десять лет жил я рядом с ней как бесчувственный, наблюдая и описывая свои цветы и бабочек, у нас даже родилось двое детей, из которых один умер, и все же я не видел ее такой, какая она есть в самом деле.

Ах, неужели и правда нужны глаза, жаждущие греха, чтобы любоваться в женщине ее естественной прелестью, или неужели женщина должна осквернить грехом свое чудотворное тело, чтобы оно предстало таким, какое оно есть в действительности?