Что я скажу, если господин Мюнт в свое оправдание представит мою записку, и что в таком случае будет с доктором Кобра? Он несомненно окажется вовлечен во всю эту грязь, и даже если ему удастся спастись от неприятностей, совсем безупречным ему уже не стать.
Все во мне горело от чувства неловкости и стыда. Мне казалось, что жар у меня держится не от огнестрельной раны, а от сжигающего душу стыда.
Я не нашел никакого другого выхода, как обратиться к господину Мюнту и попросить его, чтобы он хотя бы уничтожил мою записку. Я обещал в своих показаниях сделать все возможное, чтобы то действие, которое произвела бы записка в случае ее обнародования, было бы в полной мере достигнуто и дало бы свой результат в судебном разбирательстве.
Господин Мюнт дал честное слово выдать мне мою записку после процесса, если я в суде сдержу свое обещание, что я и сделал, как известно. Думаю даже, что я сделал больше, чем могла бы сделать моя записка, поэтому моя последняя встреча с господином Мюнтом была очень дружеской. Чувствовалось, что он мне сочувствует, почти жалеет меня.
Догадывался ли он о действительном положении вещей, не знаю, но сочувствовать мне, тем более жалеть меня у него не было ни малейших причин. Вот что следует учесть: давая понять в своих показаниях, будто я действительно изменил жене с госпожой Мюнт и будто господин Мюнт имел основание пустить в ход оружие, я почувствовал жажду самой настоящей измены, жгучую, мучительную жажду…
Никогда раньше я не испытывал такого желания, вернее, я до сих пор не испытывал никакого страстного желания, поэтому, возможно, эта запоздалая и единственная страсть так глубоко врезалась в мое существо.
До сих пор я не понимал, как могут люди нарушать супружескую верность, как могут они при этом так бесстыдно лгать и обманывать, теперь же мне все казалось наоборот: каждый порядочный человек должен изменять жене, каждый порядочный человек должен ставить свое супружество под вопрос, только так может возникнуть подлинное супружество, ибо оно должно каждый день вновь и вновь рождаться в борьбе с самим собой и другими.
Так я думал, потому что моя страсть к госпоже Мюнт была безумной и слепой.
Вместе с безумной страстью во мне проснулось и такое же безумное любопытство ко всему, что касалось объекта моих вожделений. Я спрашивал: что за флакон был у нее в руках, когда она сидела на камне? почему она говорила о смерти? почему она явилась ко мне и стала выпрашивать записку? почему она потом стащила эту записку со стола доктора Кобра и почему сунула ее своему мужу? Кто был тот, кого она своими действиями пыталась заслонить, избрав меня своей комической жертвой?
