Семь дней и семь ночей бушевала вьюга. И всю эту неделю комсомольцы сражались со стихией. По очереди обогревались возле печурок, засыпанных антрацитом, набирались тепла и — снова на холод.
Освобождали от снега трассу, чтобы фронт получал боеприпасы бесперебойно.
2
Печка накалилась так, что до нее невозможно было дотронуться, обдавала жаром, но Павел Черкасов и Виктор Мазепа не пересаживались подальше, даже не отодвигались. От шинелей, развешанных на протянутом проводе, шел пар. Ботинки тоже курились. Остро пахло сырой кожей.
Павел вытянул босые ноги, пошевелил пальцами.
— Бумагой поверх портянок обертывать надо, Павло, — заметил Мазепа. — Теплее будет.
— А ведь правильно! — отозвался Черкасов. — Бумага, она тепло сохраняет. Да кроме тетрадки, у меня ничего нет. Израсходую тетрадку, все равно письма писать некому… Мой дом ты знаешь где.
Черкасов немножко кривил душой, когда говорил про письма. Он не переставал надеяться, что придет весточка от Оксаны, дивчины с глазами-васильками. Где сейчас эта девушка? Хотела тоже на фронт пойти… Неужели они для того лишь познакомились, чтоб никогда больше не встретиться? Оксана, Оксана… Откликнись!
Сквозь трещины в чугунной плите печки просвечивал огонь. Бабушка Христина, высохшая, морщинистая, подбросила еще антрацита. Позвонки костлявой ее спины выпирали из-под ситцевой кофты. А голос был певучий, ласковый.
— Грейтесь, милые! Намерзлись там, на юру-то. Ох, война, война! Вот вчера девушка заходила, грелась… Я бы, говорит, тоже воевать пошла. Это что ж такое, бабы, и те воюют… А сама-то шкилет-шкилетом, измучилась бедная. Оксаной зовут. До родных добирается…
— Оксаной? — очнулся от своих дум Черкасов. — Бабуся, а какая она из себя?
— Я ж говорю, шкилет один! В дырявом пальто. Ботинки, как у шахтера. Личико махонькое, с кулачок, а глазищи черные… И коса черная…
Нет, не она. Не его Оксана. Да и откуда ей быть здесь? Это ж чудо — если они увидятся. А он, Павел Черкасов, не очень-то верит в чудеса. Отучила война от сказок с их обязательными чудесами.
Бабушка Христина между тем продолжала рассказывать, как шла по открытой степи девушка. Ни бугра, чтоб спрятаться от северного ветра, ни кочки. Чулки на коленках драные — прохудились за дорогу. Щиплет мороз неприкрытую кожу. Повернулась девушка спиной к ветру, так и пошла — спиной вперед. Добралась до жилья, а коленок и не чувствует совсем…
На восьмой день ветер стих. Прояснилось. Но ударили такие лютые морозы, что птицы на лету замерзали, безжизненными комочками падали вниз.
