В тот отдаленный от нас период, который мы назвали детством Великороссии, в религиозности великорусской является свойство, составляющее ее отличительную черту, и впоследствии в противоречии с тем складом, какой религиозность приобрела в южнорусской стихии. Это обращение к обрядам, к формулам, сосредоточенность во внешности. Таким образом, на северо-востоке поднимается толк о том, можно ли есть в праздники мясо и молочное. Это толк, принадлежащий к разряду множества расколов, существующих и в наше время и опирающихся только на внешности.
На юге в древности мы встречаем два не вполне известные нам уклонения от православия, но не в том духе, именно Адриана и Димитрия: они касались существенных уставов церкви и мнения их относились к кругу ересей, то есть таких несправедливых мнений, которые, во всяком случае, возникали от умственной работы над духовными вопросами; в этом отношении южнорусское племя и впоследствии не отличалось спорами о внешности, которыми так богат север. Известно, что в течение самих веков, как и теперь, у малороссиян расколов и споров об обрядах не было. На севере, в Новгороде и Пскове, состязательство о внешности хотя коснулось умственного движения в духовных вопросах в известном толке о сугубом аллилуйя и в новгородском споре о том, как следует произносить: «господи помилуй» или «о господи помилуй», – но едва ли такие толки в древности действительно занимали умы на севере, ибо обстоятельства спора об аллилуйях, известные из жития Ефросина, еще подвержены сомнению, так что многие считают это сочинение, дошедшее до нас не в современных списках, составленным или по крайней мере переделанным раскольниками, старавшимися придать всевозможнейшую важность этому вопросу, который, как известно, был один из главных, возбуждавших старообрядство к отпадению от господствующего тела русской церкви. Притом же в самой повести о Евфросине изображается, что Псков держался трегубой, а не сугубой аллилуйя!
Распространеннее и знаменательнее было другое еретическое умственное брожение на севере, проявившееся первый раз в стригольниках, в продолжение века тлевшее в умах и потом разразившееся смесью различных толков, сгруппированных Иосифом Волоцким, в его «просветителе» около жидовствующей ереси. Это брожение, чисто новгородского пошиба, перешло потом во всю Русь и долго подымалось в различных формах оппозицией против авторитета мнений. Мы не скажем, однако, чтоб такое реформационное направление имело большой успех в новгородском и псковском мире; оно только показывает, что племя южнорусское в своих уклонениях от церкви следовало иному пути, чем великорусское. В Южной Руси, после мимоходных явлений в XI и XII веке, не встречается попыток к оппозиции против авторитета церковной науки, и только в XVI веке стало было кружить арианство, когда Симон Будный распустил свой катехизис на южнорусском языке и, по свидетельству униатов, некоторые священники, по невежеству, не только не опровергали его, но, не подозревая в нем ереси, еще и похваливали. В массе народа это явление не имело успеха.
